Без маски
Шрифт:
Он внезапно поднялся. Самюэль густо покраснел. Он понял, что совершенно неправильно приступил к делу, и поспешил извиниться. В комнате надолго воцарилась тишина. Самюэль смотрел на вышивку, висевшую на стене, «Боже, благослови Норвегию», — было выведено там жемчужной вязью.
— Пожалуйста, — сказал Сиверт, пододвинув к Самюэлю чашку кофе. Тот сидел, рассматривая теперь картину Ивара Осена. Рядом с ней висела фотография, на которой были сняты ученики высшей народной школы. В левом углу снимка восседал Сиверт. На другой стене виднелось изображение пяти молодых людей с Сивертом в центре. Двое из них стояли, а двое других сидели… Самюэль почувствовал страшную усталость. Снова неудача! Ведь все прежние попытки, которые он предпринимал во время велосипедных прогулок по воскресным дням,
Только поздно вечером они с Сивертом нашли общий язык…
— Нет, десять кило масла тебе никак не достать, а вот пять, быть может, и найдется, да еще круг сыра весом в четыре кило. Хоть для нас это и трудно, но… Ты понимаешь?
Самюэль сидел точно на иголках, стараясь не испортить дела. Он всё время кивал и поддакивал Сиверту. Они были так довольны друг другом, что, казалось, вот-вот бросятся один другому на шею.
— Это, конечно, недешево, что и говорить, но нам ведь приходится покупать корм для скотины… Мешок муки стоит… Ну, да это всё равно… Я знаю немало людей, которые чего только не выменивают за кусочек масла, но я не из таких счастливцев. Здесь по всей округе ходит народ и скупает масло (голос Сиверта понизился до шепота) по фантастическим ценам. Но я не из таких, ты понимаешь…
Самюэль понимал его и постепенно всё больше и больше поддавался панике. Он вздохнул и схватился за бумажник, но Сиверт зло махнул рукой, и Самюэль быстро засунул бумажник обратно в карман. Ни за какие блага мира он не хотел бы обидеть хозяев. Он снова просчитался, ему снова не хватило «такта». Ему, городскому жителю, который здесь, в деревне, всё делал невпопад.
И вот получилось так, что ему с необыкновенной сердечностью запаковали и масло и сыр. Самюэлю казалось, что в кухне царили отсветы рождественского настроения. Сердце его распирала благодарность. Внезапно все стали необычайно доброжелательны к нему. Лица Сиверта, его матери и Тюрид сияли. Они улыбались так, словно все трудности жизни остались где-то позади. И Самюэлю показалось неудобным снова вытащить бумажник. Здесь, в усадьбе, он сможет получать продукты. Он еще вернется сюда. Его будут ждать, и не так его, как водку. Он это понял и был убежден, что, когда он снова появится здесь, человек, которого он встретил у дверей сапожника, снова пройдет мимо него… И еще Самюэль Бредал прекрасно знал, что он всегда окажется в проигрыше в любой торговой сделке…
Только вечером, когда пароход уже стоял у берега фьорда, Самюэль как бы случайно вытащил бумажник и расплатился с Сивертом. Месячный заработок за несколько килограммов масла и круг сыра! Однако он поблагодарил Сиверта. Ведь масло и сыр были в те времена дороже золота… Кроме того, он чувствовал: Ранни не верит, что ему удастся раздобыть какие-нибудь продукты. Он представил себе ее лицо при виде тяжелого пакета масла, который он выложит на стол. И еще сыр…
Пока пароход медленно отчаливал от пристани, он стоял, облокотившись на перила, и пристально разглядывал долину. А мысли его внезапно вернулись к вышивке на стене, и он невольно подумал с горечью: «Боже, благослови Норвегию…»
Человек возвращается домой
(Перевод Ф. Золотаревской)
Тёрбер Хансен сразу увидел, что письмо, которое ему протянули из окошечка, было от сына. Он быстро сунул письмо в карман и направился к двери. Заезжий гость спросил почтового чиновника:
— Кто этот человек? Он что, всегда бродит в одиночестве?
Тот ответил:
— Ах, этот? Тёрбер с кургана? Когда-то он был конторщиком, а потом переехал из города в усадьбу, которая досталась его жене по наследству. Он собирался завести здесь образцовое хозяйство, хе-хе… Правда, в усадьбе появилось несколько кур и поросят, но дальше дело не пошло. Он человек ничем не примечательный, так что и сказать-то о нем нечего.
Тёрбер быстро шагал по дороге. Сердце его колотилось. Дойдя до первого ручья, он остановился и вскрыл конверт. Развернув письмо, он увидел вложенный в него крупный банкнот. Так он и думал. В письме сын сообщал, что это — часть его выигрыша в лотерее; пусть это будет небольшим подспорьем отцу и матери.
Тёрбер сунул банкнот в бумажник, разорвал письмо и бросил обрывки в ручей. Затем он двинулся дальше.
— Нам ничего не было на почте? — спросила Рагна, опуская на землю вёдра.
— Только газеты, — равнодушно ответил он, и жена сердито хмыкнула. Ну на что это похоже? У мальчика хорошая служба, он молод, ни жены, ни детей, а вот стариков своих совсем забыл.
— Ты должен сегодня же вечером написать ему, Тёрбер. Пробери его хорошенько, пусть он почувствует.
Рагна пошла дальше, не оглядываясь. Тёрбер знал, что она плачет: она была охвачена страшным чувством одиночества и жила в страхе, что сын забудет ее. Старик немного постоял, сжимая кулаки, затем упрямо тряхнул головой. Еще минута колебания — и он отдаст ей деньги. Но уж тогда-то ему придется выложить на стол всё, что он припрятал. И он снова пережил жестокую борьбу с самим собой, которую выдерживал уже не раз, с тех самых пор, когда впервые утаил деньги и оклеветал своего мальчика. Но теперь у него уже скопилась та небольшая сумма, которая ему необходима.
На кухне жена, стуча конфорками, хлопотала у плиты. Послышался треск разгорающихся сучьев. Сделав над собой усилие, старик приказал себе не думать ни о жене, ни о своих колебаниях. У него появилось странное чувство, будто он раздвоился и сейчас в нем одержал верх тот, кто не имел к этому дому никакого отношения и не чувствовал себя в ответе за него.
Он встал и поглядел на скудные пашни через окно с выбитым стеклом. Отверстие было «пока» прикрыто куском картона, и это длилось уже два года. Он чувствовал запах можжевеловой настойки и старой древесины и, казалось, физически ощущал за своей спиной привычную убогую обстановку, голые бревенчатые стены, колченогий стол, покрытый линолеумом, скамью под окном, стулья, висячий шкафчик, а на стене — книжные полки, уставленные кувшинами со сметаной и кислым молоком. Когда-то, давным-давно, он был уверен в том, что полки эти — как бы часть его самого, что их невозможно продать или использовать не по назначению. А теперь оставалась лишь одна полка, тесно уставленная книгами. Она висела на стене, как воспоминание об ином, прекрасном мире, как слабый отблеск его юношеского книголюбия. На ней стояли и школьные задачники. Он, страстный любитель математики, продолжал решать задачки по окончании школы, и даже в те годы, когда ухаживал за Рагной. С тех пор, как они переехали сюда, у него ни разу не нашлось свободной минутки, чтобы заглянуть в книгу или учебник. Но он почему-то не позволял их убирать, хотя всё уже давно перезабыл, а дочь утверждала, что от книг пахнет архивной пылью.
Тридцать лет своей жизни загубил он в этой убогой усадьбе в глухой долине, к которой тщетно старался привыкнуть. Все эти годы он постоянно боролся с гложущей тоской, и всего лишь несколько раз старику довелось ее заглушить. Но после этого в душе оставалась еще большая пустота. Тёрбер почувствовал сердцебиение и удушье, которые в последние годы появлялись у него всё чаще.
Он на минуту облокотился о подоконник. Припадок прошел.
Был чудесный вечер. Туман уже опустился над рекой. Тучные хлеба зеленели вокруг зажиточных усадеб, а в окнах домов сверкали отблески вечернего солнца. Позади них возвышались горы, поросшие густым темнеющим лесом, а высоко над горами сияло небо и влекло куда-то в бесконечные дали.
«Да, здесь красиво, — подумал Тёрбер, — однако мне известна и другая красота, которую я никогда не променял бы на эту». Тоска по той, другой красоте жила в его сердце все эти годы. Но он слышал также голос другого Тёрбера, — того, который прожил в этой усадьбе десятки лет: «С теми деньгами, что ты присвоил, ты мог бы обеспечить Рагну и многое сделать для дома». Он застонал, и пот выступил у него на лбу. Тот же голос нашептывал ему: «Здесь ты на своем месте, у тебя земля, имущество. Ты живешь своей собственной жизнью, и у тебя есть кусок хлеба. Чего же тебе еще?»