Без маски
Шрифт:
— Одд, — тихо сказал он, — это мой брат Одд Кнютсен, управляющий бывшего акционерного общества «Стена и постройка». А с этим документом вы знакомы?
Кнютсен держал перед собой припрятанный жуликами контракт, который Кран собственными руками запер когда-то в сейф.
Оба компаньона оцепенели и во все глаза смотрели на двери, которые медленно закрылись за дурашливым Кнютсеном. Скоро к ним постучат более жестокие руки, и безжалостные глаза уставятся на них из-под козырька форменной фуражки. И их ожидают более крепкие двери, защищенные множеством запоров, и малокомфортабельные крошечные тюремные камеры. И дело с фирмой, которая брала подряды, снова выплывет на свет. Случится то, хуже чего и быть не может.
И в мире станет двумя мошенниками меньше.
Клеймо
(Перевод Ф. Золотаревской)
Никто в конторе не знал, что Кристен Уре когда-то находился на излечении в больнице для алкоголиков. Ведь глядя на него, никто не мог бы и подумать об этом. Он был коренастым мужчиной небольшого роста, с осанкой гимнаста, румяным лицом, прямыми бровями и хрящеватым носом. Его густые черные волосы топорщились ежиком. На висках серебрилась седина, которая очень шла к нему. Словом, это был сорокапятилетний мужчина в расцвете сил.
В конторе о Кристене Уре сложилось единодушное мнение: спокойный, обходительный человек, которого одинаково любят и подчиненные (он был начальником канцелярии), и все, то и дело сменяющиеся, директора, которых бог посылает фирме. Сам генеральный директор относился к Уре с большой симпатией. Он не раз с похвалой упоминал о нем на заседаниях правления.
Но те, кто знавал Кристена Уре шесть лет назад, хранили в памяти совсем иной его портрет, и им трудно было бы поверить, что Кристен Уре и тот человек — одно и то же лицо. Тогда у него были тусклые глаза, расслабленное тело и неуверенная походка. Платье висело мешком, щёки обросли густой щетиной. В те времена Кристен Уре жил в маленьком городке на юге Норвегии. Когда-то, в молодости, он бывал частым гостем в лучших домах города. Известный спортсмен, хороший певец, он был, что называется, душою общества. Там, где появлялся Уре, сразу же воцарялись веселье и радость. И тогда-то он постепенно пристрастился к доброму стакану вина. Как известно, люди всегда требовательны к любимцу общества, и поддерживать эту марку нелегко. Кристену нельзя было повторяться, он должен был всегда казаться оригинальным и новым. И ему всё чаще приходилось прибегать к вину, чтобы взбодрить себя, поднять настроение. Однажды в откровенной беседе он признался своему другу, как тяжело быть популярным в обществе, остроумным, общительным и сохранять со всеми приятельские отношения. Друг не придал особого значения его словам. А между тем в этом-то и таилась трагедия Кристена Уре. Он всегда уклонялся от принципиальных споров и потому втихомолку презирал себя. А это, разумеется, никак не могло облегчить его борьбу со всё возраставшим пристрастием к выпивке.
И вот с Кристеном Уре случилось то же, что случается со многими другими. Он вступил на стезю, по которой человек опускается всё ниже и ниже, хотя и не перестает горячо клясться, что раз и навсегда покончит с пьянством.
И эта борьба с самим собою, которую ему теперь приходилось вести ежечасно, также мучила его. Он старался заглушить и подавить тоску, и пил еще сильнее. В одну из таких минут он собрал все свои силы и отправился в лечебницу для алкоголиков. Спустя год он вернулся в свой городок совершенно здоровым. Старые пациенты рассказывали ему, как встречают тех, кто выходит из больницы для алкоголиков и пытается начать жизнь сначала: многие несчастливцы не выдерживают остракизма, которому подвергает их общество, и опять попадают в лечебницу.
Скоро Кристен Уре увидел, что ему рассказывали правду.
Старые его друзья, которые втихомолку пили больше, чем когда-то он, теперь приветствовали его презрительно прищурив глаза. Приглашения и визиты прекратились. Он стал всё реже и реже показываться на людях.
Прежняя должность в конторе была занята другим. Он не мог получить работу ни в одной из фирм города. Даже в соседних городках распространилась история об «этом милом и способном Кристене Уре, который теперь стал конченным человеком».
Ему пришлось вести отчаянную борьбу за свою жизнь, за жизнь жены и двоих детей. Он слышал, что бывшим туберкулезным больным тоже трудно получить работу, но часто ему думалось: пусть бы уж лучше он заболел туберкулезом. В этом случае людей отпугивала опасность физического заражения, между тем как к нему и ему подобным все относились как к носителям духовной заразы. Правда, большинство считало, что тот, кто нашел в себе силы победить порок и снова стать полноценным человеком, достоин всяческой поддержки. Но это оказывалось пустыми словами, когда дело доходило до настоящей помощи. О, как нуждался он теперь в чьей-нибудь помощи!
В один прекрасный день семья Уре выехала из города, и никто не знал, куда.
Первый год в столице был самым страшным в жизни Кристена Уре. Он узнал, что такое голод. У них не было жилья. Они бродили от пансиона к пансиону, но всюду квартирная плата была слишком высока. Однажды всей семье пришлось ночевать в полицейском участке. А младший сынишка был тогда болен бронхитом. Наконец им удалось занять каморку в жалкой лачуге, в Ниттердале. Им стало немного легче. Но если бы не его маленькая мужественная жена, они всё равно погибли бы. Она мыла по ночам автобусы в парках, и на этот скудный заработок существовала вся семья. Жена хорошо знала, какую жестокую борьбу с самим собою вел Кристен Уре, как часто находило на него непреодолимое желание напиться, чтобы хоть на один день забыть всё. Тогда он стал бы конченным человеком!
Но вот ему предложили место в торговой фирме. Он горячо ухватился за него. Это было спасением. Им владела лишь одна мысль: он должен утвердить свое право на жизнь. Он целиком отдался работе: он был предан фирме, как никто другой. Постепенно он сделался одним из самых ценных работников. Правда, начальство считало его несколько ограниченным человеком.
Уре ни с кем не общался, никто ни разу не видел его ни в кино, ни в театре, ни в кафе. Никто не знал, как он живет. В конце концов решили, что он просто педант, для которого не существует ничего, кроме цифр и инструкций. Так что никто не удивился, когда, после ухода Расмуссена в конкурирующую фирму, Уре назначили начальником канцелярии.
И вот однажды Кристен Уре вошел в кабинет генерального директора с кипой документов на подпись. В глубоком, удобном кресле для посетителей сидел Сиверт Юнсен. Густые брови Кристена слегка дрогнули, но он и вида не подал, что знаком с Сивертом: официально поклонившись, он положил бумаги на стол и быстро вышел. В коридоре Уре остановился и потрогал лоб, взмокший от лота.
Когда рассеянный и элегантный Сиверт Юнсен вышел на улицу, пряча в бумажник деньги, которые получил взаймы от генерального директора — старого друга его отца, навстречу ему из-за угла вышел Уре.
— Ага, стало быть ты всё-таки знаешь меня, — Юнсен оглушительно захохотал. — А там, наверху, ты не признал меня!
— Я не мог иначе, — лихорадочно заговорил Уре, — ты отлично знаешь, что не мог. Но… пожалуйста, будь добр, делай вид, что незнаком со мной, если мы опять встретимся здесь. Хорошо, Сиверт?
— Ах, так? — язвительно сказал Юнсен. — Ты, я вижу, не нуждаешься в куске хлеба. Вот так оно и бывает. Некоторые живут припеваючи, а я хожу без работы; беден, как церковная мышь. А ты еще смеешь плакаться на свою судьбу! Ну, хорошо, я не скажу ничего, только…