Без маски
Шрифт:
— Гм, гм, а ведь Ульрик верно говорит, — сказал он. — Вспоминается мне одна история. Ее рассказывал мой дед вот таким же ненастным вечером. Птицы страшно кричали у воды, а с неба ливмя лил кровавый дождь. Жарко было, — ну просто беда! Тор грохотал так, что мы чуть не оглохли, а молния слепила глаза. Да, тогда-то нам уж было не до песен! История эта приключилась перед тысяча восемьсот четырнадцатым годом, в черную годину, когда повсюду был голод. В те времена даже богатые лесовладельцы рады были без памяти, когда на столе у них появлялся кусок ржавой селедки да миска жидкой каши. На другом берегу, там, где в озеро впадает водопад, жил в ту пору один лавочник. Хижина его стояла у самой воды. Поговаривали, что лавочник этот знается с нечистой силой; оттого-то
А всё-таки люди ходили в хижину лавочника. И, воротившись домой, непременно приносили с собою либо крупы кулечек, либо мешок берестяной муки, либо еще что-нибудь из съестного. И неведомо было — где лавочник всё это раздобывает. Но уж зато те, кто уходил от него с полным коробом, всегда оставляли в его хижине либо последнюю одежонку, либо остатки родового серебра.
Люди сказывали, что сперва он играл для них на скрипке. И стоило им только услышать первые звуки, как дело их было конченное: уж потом лавочник мог творить с ними всё, что ему вздумается. Вот так-то он, кровопийца, многих разорял дотла, а сам всё богател да богател. А музыка его день ото дня становилась всё страшнее. И мало-помалу те, кому довелось ее несколько раз слушать, лишались не только всего добра, но и разума. Им никак не позабыть было его дьявольской музыки. Из-за этого ирода многие окончили свои дни в водопаде.
Да… а в те времена жил тут один молодой парень. Он женился на девушке, у которой только и было приданого, что ее горячая любовь. Сейчас многие так женятся. Да оно и правильно… Пришло время, и жена подарила ему сына. Мальчик уродился, что ясное солнышко. Но в доме у них не было ни еды, ни денег. Жена что ни день слабела, слабел и мальчонка, потому что у матери, понятное дело, пропало молоко.
Юн (так звали парня) в прежние дни зарабатывал немало скиллингов игрою на скрипке. Да только теперь никто и слушать-то музыку не хотел, а уж платить за нее — и подавно. И вот дошло до того, что в хижине у Юна ничего не осталось, — хоть шаром покати! Ни единого скиллинга, ни куска лепешки. Только одна драгоценность и была у них — старинная брошка с самоцветами, которую жена Юна получила в наследство от своей бабки. Женщина очень берегла брошку и надевала ее только когда ходила в церковь. Там-то и увидел эту брошку лавочник. Много добра сулил он за это украшение, но женщина ни за что не хотела его продавать. Бабка ее говаривала, что тот, кто продаст брошку, накличет беду на весь род, потому что брошка эта когда-нибудь принесет им всем счастье.
А Юн считал, что не худо бы всё-таки поразмыслить о предложении лавочника. Ведь дело шло о жизни его жены и сынишки. Только, ежели лавочник и взаправду колдун, Юну придется держать ухо востро, когда он станет продавать брошку. И вот пошла тут баталия в жалком домишке Юна. Жена нипочем не хотела отдавать брошку; она просила, плакала, молила. А Юн говорил ей, что лучше отвести беду, что стоит за воротами, нежели бояться той, что еще неведомо когда будет. Да к тому же и сам он малый не промах, так что дьяволу не очень-то легко будет с ним сладить. Надо же им как-нибудь раздобыть еду!
Пришлось жене уступить. Но она заставила Юна поклясться на Библии, что он не станет слушать музыку лавочника. Ко всем их бедам не хватало еще, чтобы Юн лишился разума!
Ну вот, вышел Юн из дому и направился к хижине лавочника. Тот принял его хорошо и поднес щедрое угощение. И Юн накинулся на еду, словно оголодавшая за зиму корова, что в первый раз попала на выгон. Потом парень выложил на стол брошку. У лавочника прямо-таки глаза на лоб полезли, когда он увидел брошку и рассмотрел ее поближе. Уж он-то знал толк в редких камнях. Эту брошку он должен непременно заполучить. Ведь в ней целое богатство!
И тут лавочник прикинулся добрым да ласковым. На это он был мастер, как и все прочие дьяволы. Он сказал, что хочет поиграть своему гостю на скрипке. Сам-то Юн тоже ведь музыкант!
Парень призадумался. Он ведь обещал жене, что не станет слушать дьявольскую музыку. Да только лавочник не соглашался дать и щепотки муки, пока они не поиграют друг другу.
И тут хозяин пошел в чулан за скрипкой. А Юн потихоньку пробрался следом за ним. Вдруг видит он, что лавочник заложил уши мхом, потом вырвал листки из колдовской книги и хорошенько прикрыл ими мох в обоих ушах. Юн так и обмер. Вдруг его словно осенило. И только лавочник вошел в комнату, как Юн сделал вид, будто поскользнулся, и свалил на пол светильник. Стало совсем темно. Лавочник шарил рукой в темноте, искал трутницу и ругал Юна на чем свет стоит. А Юн тем временем быстренько сбегал в чулан, заткнул уши мхом и заложил их сверху листком из колдовской книги. Только он вернулся, как лавочник зажег светильник. Хозяин злобно поглядел на Юна, но, когда увидел, что брошка лежит на столе, опять прикинулся ласковым да кротким.
Тут лавочник принялся пиликать на своей скрипке. «Задешево достанется мне эта брошка», — думал колдун. Ведь он потчевал Юна такой страшной, такой дьявольской музыкой, что и сам до смерти боялся ее услышать. После такой музыки люди кидались в водопад и гибли там. Потому-то лавочник и законопатил уши мхом, да еще прикрыл их листками от колдовской книги.
Лавочник играл, что твой дьявол. Музыка его казалась веселой и красивой, словно свадебный марш. А Юн слышал ту музыку, что была на самом деле: страшные завывания, крики, визг. Вопли троллей и те могли бы показаться пением ангелов в сравнении с этой музыкой. Да только вы теперь понимаете, что музыка эта не могла принести Юну никакого вреда, потому что он слышал ее сквозь листки колдовской книги. Лавочник всё играл да играл. Он хотел убедиться, что Юн уже у него в руках. А Юн тем временем крепко-накрепко запомнил мелодию. Голова у него стала тяжелой и мутной. У лавочника, видно, тоже разболелась голова, потому что он весь побагровел и сделался урод уродом.
Когда он кончил играть, то больше уже не глядел на Юна. Он вытащил из ушей мох и листки колдовской книги и бросил их в угол. При этом он тряс головой и ругался на чем свет стоит.
Взял он брошку и насыпал Юну полмешка белой муки. Он собирался забрать ее обратно, как только Юн совсем лишится рассудка. Но тут Юн взял в руки скрипку.
— А теперь послушай-ка мою игру, — сказал он и стал играть и притопывать ногами.
Лавочник сперва глядел на него с усмешкой. Но только он услышал первые звуки, как побледнел словно мертвец. Ведь Юн играл его собственную музыку! А в ушах-то у лавочника больше не было листков колдовской книги!
Взмолился тут лавочник и стал громко просить Юна, чтобы он не губил его душу. А тот знай себе играет. И когда Юн окончил песню, то отшвырнул от себя скрипку, схватил драгоценное украшение, мешок с мукой, да и был таков. С той поры он всю жизнь так и ходил с законопаченными ушами: боялся, что ему опять будет слышаться эта дьявольская музыка. А скрипки он потом ни разу и в руки не брал. И это было, пожалуй, к лучшему для Юна, потому что, играя на свадьбах да на гулянках, он пристрастился к вину и чуть было вовсе не спился. Вот какое дело.
А лавочник утонул, в том самом водопаде, где из-за него погибло много народу. Но перед смертью он много ночей боролся с нечистым. И всё озеро наполнилось кровью. Потому и прозвали его Кровавым озером.
Предательство короля Улава
(Перевод Л. Брауде)
Надвигалась ночь. Блеклые розовые отсветы ночного неба озаряли черные громады гор. Ясный осенний месяц смотрелся в зеркальную гладь фьорда.