Без названия
Шрифт:
Может, это и к лучшему, что мозг отказался что-либо воспринимать. Утром она проснется от жуткого сна, они посмеются вместе с Юли: вот умора-то.
Но утро не наступило. Теперь вообще утро и день отсутствовали в ее жизни: они исчезли, как дым. Лишь ночь: темная, холодная, длиною в жизнь…
Юли ехал в гарнизон. Из дома он ушел, но находиться в месте, где можно в любой момент встретиться с ней или детьми, было выше его сил. По приезде он заперся у себя в комнате и не отвечал ни на звонки, ни на стук в дверь.
Прошло
– Никто больше не будет произносить его имени в моем присутствии. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Всем понятно? Замечательно.
Дети смотрели на нее непонимающими глазами, но она не замечала их взглядов.
Поздней осенью Юли вернулся в деревню. Вернее, на полигон. Осунувшийся, постаревший, он много пил, мало разговаривал с окружающими. Его старались не раздражать, хотя сделать это было практически невозможно, потому что его раздражало все. С местными не встречался – посылал вместо себя Стива, либо Семена.
А в селе уже давно спрашивали, где это командующий. Сначала сослуживцы говорили, что он в командировке. Что ж, это походило на правду. Но видя, как изменилась Даша, поползли слухи, что между командующим и его принцессочкой пробежала черная кошка. Ком все обрастал совершенно уж фантастическими вымыслами.
– Говорят, у него другая появилась, вот он и ушел от нее.
– Да нет, не у него, а у нее, а он их застукал. Машина чужая стояла возле дома.
– У них завсегда много машин стоит.
– Нет, не такая. И мужчина не такой – новый. Так еще страшно зыркнул на меня – все аж захолодело внутри. А потом он вылетит. Дверью хлоп, в машину – и помчался. Стив чего-то приезжал. И все туточки…
– Чего она-то ушла?
– Кто их знает. Оба здеся. Она словно смерть, только глазюки одни остались. Все с себя поснимала: кольца, серьги. Идет – губы сжала. А он совсем глаз не кажет. Говорят: дюже пьет. Ни он, ни она к дому ни ногой.
– Странная она все-таки. Все у нее не по-людски. И сходились не по-людски, в хоронючки играли.
– Что ты. Гордячка. Мы недостойны ее внимания. А сама-то вот одна – выдюжит. Эт ведь он все волок: и семью, и ребят, и бабку.
– Ну, детям-то помогает небось.
– Не знаю. Но проведывать ни разу ни приехал, а уж давно здесь. И ребят не видно и не слышно. Живут у Татьяны друг у друга на головах.
– В тесноте да не в обиде.
– Ой. Ну, прям, как при Сталине ты еще вспомни. Сейчас-то другая жизнь. Да
– Это их дело.
– А Татьяна-то чего? Она и раньше не очень жаловала его.
– Молчит. Как в рот воды набрала.
– Да ты что? Знать, и вправду что-то случилось.
Обсуждения шли полным ходом. Всем до жути хотелось хоть одним глазком взглянуть на командующего, но он нигде не показывался и по телефону на звонки не отвечал.
Сонечка мучилась больше всех. Она была его любимицей, он баловал ее, за что часто получал от Даши взбучку. После маминого заявления о табу на имя отца Соня решила, что надо все равно что-то сделать, хотя бы выяснить, в чем дело. Сказала об этом братьям. Рассудительный Стас ответил:
– Может, они без тебя разберутся. Не видишь разве, как маме тяжело.
– Вот дурак. Так я же как раз и хочу ей помочь.
– Если мама не сочла нужным ничего нам объяснить, значит, на то есть причины, – не сдавался Стас.
– А я хочу знать, – упорствовала Соня.
– Когда-нибудь узнаешь.
– Когда-нибудь? Я хочу сейчас, – капризничала Соня.
– Вот заладила. Сейчас, сейчас. Сейчас ты еще маленькая, памперсы только перестала носить. Многое ты можешь понять?
– А вот и многое, – обиделась Соня. – И памперсы я перестала носить давно.
– Да, конечно, нам ведь целых семь лет. Какой огромный жизненный опыт.
– Слушай ты, профессор кислых щей, и без вас обойдусь. Можете сидеть и ждать, пока не состаритесь, глядишь, перед смертью узнаете, почему мама с папой разошлись, а я ждать не хочу и не буду.
– И чего же ты будешь делать? – спросил Юра.
– Пойду к папе и спрошу у него, – сказала девочка.
– Как оказывается просто. Она пойдет и спросит. А кто тебя пустит к нему? – закричал Стас.
– Как это кто? Меня что могут не пустить? – опешила сестренка.
– Могут, – серьезно ответил Юра. – Мы ходили – нас не пустили. Сказали: приказ командующего, то есть папин приказ.
Соня не спала всю ночь. Чтобы папа, ее папа, отдал такой приказ – в голове не укладывалось. Это выше ее детского понимания. Нет, она не будет Софьей Юлиусофовной Бланки, дочерью своего отца, если не разгадает эту шараду. А их-то она наловчилась разгадывать: папа научил. Папа. Слезы навернулись на глаза, и она заплакала.
У Сони было упорство матери и взбалмошность отца. Она могла сделать, сказать что угодно и кому угодно. Не пропускают по приказу командующего. Да сколько угодно. Она найдет другой путь. У них с папой есть свои тропки-дорожки на полигон. Однако Соне пришлось сильно удивиться и задуматься, крепко, не по-детски задуматься. Все их лазы были либо тщательно забиты, либо заставлены так, что через них не было возможности попасть на территорию полигона. Кроме того, Соня увидела усиленные караулы с … собаками. Папа! На своих детей с собаками. Вечером она ничего не съела. На вопрос не заболела ли она, молча пожала плечами и пошла спать.