Без окон, без дверей
Шрифт:
— А что? — пробормотал Скотт.
Ты всех убил.
Он поднялся, осмотрел свои руки, почти ожидая увидеть наполовину засохшую кровь. Руки были чистые, только сильно дрожали, ладони вспотели.
…мой прапрадед… он выстроил дом…
Дом всегда принадлежал вашей семье…
Взгляд неотвратимо до жути тянется к двери в углу.
Ты сказал: «Я всех убил».
Нет, я сказал…
Дверь снова
В конце концов, он Маст.
Ее звали Розмари Карвер.
Дом всегда принадлежал вашей семье.
Он Маст.
Я тоже Маст.
Скотт шагнул к двери, взялся за ребро, теперь совсем гладкое, почти бесформенное. И, как прежде, увидел стенной шкаф, ничего другого. Что увидел отец? Нахлынувшие волны черного океана, столь могучие и сокрушительные, что слов для описания не нашлось? Яростные, ошеломляющие, ужасающие — эпитеты близкие, но не полностью передающие непосредственное ощущение. Ощущение, что ты горишь заживо, подавленный тяжестью своего истинного наследия. Он сжал кулак с невольным криком, со всей силой всадил его в заднюю стенку шкафа, отдернул и снова ударил, быстро, крепко, без колебаний.
Раздался треск.
Он бил и бил.
Назад, вперед — треск. Назад, вперед — треск. Прекрасно, потрясающе: сильно, резко, костяшки лопнули, мазки крови запачкали белую твердую стену, которую все-таки можно пробить.
Дом всегда принадлежал вашей семье.
Что бы ни ушло из семьи, оно должно быть за этой стеной. Что бы он ни унаследовал от отца — мужественность или знание, — оно ушло туда. Вместо него голая стена, в которую надо снова и снова биться до крови, пока…
Треск.
Скотт остановился, очнулся от дымного приступа бешенства, отдернул разбитый кулак, задыхаясь, с онемевшей до плеча рукой. Комната и, возможно, весь дом закружились вокруг.
Он уставился на пробитую в задней стенке дыру с осыпавшимся тонким слоем штукатурки. Шагнул вперед, заглянул внутрь в пространство, ничего не видя.
Внутри была полная чернота.
Глава 39
Оуэн прижался лбом к окну, глядя на заснеженный лес. Прикосновение к стеклу приятно. Ред ехал по заваленной снегом автомагистрали за городом. Было очень темно, колеса фургона то и дело проскальзывали на черных пятнах льда. Ничего. Ред хороший водитель.
— Куда едем? — Кажется, он уже не раз задает этот самый вопрос, а Ред терпеливо кивает на фонарь и оружие на заднем сиденье:
— Оленя выследим. Их там сейчас целая куча.
— Слишком холодно.
— Бред собачий, — презрительно и глухо хмыкнул Ред. — Все дело в инстинкте. Сюда. — Он свернул с шоссе сквозь деревья на проселочную дорогу без знаков и указателей.
Оуэн увидел железные ворота, напоминавшие ворота кладбища, где похоронена его мать и еще кое-что, о чем думать нельзя. Через двадцать-тридцать ярдов мотор задребезжал и заглох. Ред выключил фары, и все погрузилось во тьму. Раздался шорох —
— Слушай, — сказал он, — меня сейчас вырвет.
— Не стесняйся, — донесся из пустоты голос Реда.
Под густым покровом сосен в самом центре лесов Нью-Гэмпшира было так темно, что Оуэн своих рук не видел. «Верхний свет, — вспомнил он с внезапной надеждой. — Загорится, если открыть дверцу. Надо только…»
Он нащупал ручку, дернул, дверца открылась, но что-то не сработало, свет не включился, только ледяной холод пробрался до костей сквозь куртку и кожу. Оуэн закашлялся, брызжа слюной и по-стариковски дрожа.
— Держись, — шепнул голос Реда уже не слева, а спереди, не из машины, смешиваясь с ледяным ветром. — А то покалечишься.
Оуэн шарил в пустоте руками.
— Где свет?
— Я отключил. Чтоб не спугнуть оленя. — Рука схватила Оуэна за локоть, почти больно сжала. — Потише, дай глазам привыкнуть.
Рука выдернула его из кабины, он пошатнулся и чуть не свалился в сугроб. В последнюю секунду обрел равновесие, чувствуя в полной тьме налипший на колени плотный и пушистый снег. В мигнувшем луче фонарика перед ним всплыло лицо Реда, пристальный взгляд равнодушных, невыразительных глаз.
— Поговорим о моей жене, — сказал Ред.
Оуэн тяжело сглотнул. Почему-то до этой минуты отчасти надеялся, что догадка о цели поездки ошибочна, подсказана паранойей. Теперь ясно, что не ошибся. Ред знает. Все знает.
— Не надо, пожалуйста…
— Я тебя любил, как брата. — Голос сладкий, неспешный, слова плавно катятся с языка. — Во всем городе никто так к тебе не относится, даже твой родной брат. Все тебя считают никчемным пьяницей, а я всегда заступался. Постоянно твердил, что они просто не понимают.
— Прости, — прошептал Оуэн. — Слушай, Ред, поверь, это…
— Позабудь обо мне. — Лицо еще сильнее отвердело в слабом свете фонарика. — Поговорим о Колетте.
Оуэн снова сглотнул, чувствуя привкус бурбона, соплей, грязного снега. Неудержимо хочется срыгнуть, только страшно, что, начав, не кончишь. Уже слышны следующие слова Реда: «Я знаю обо всем, что между вами было, поэтому даже не пробуй врать».
— Ты знаешь, — сказал Ред, — что для нее означает проект перестройки «Бижу».
Оуэн заморгал, перестал глотать слюну, думая, что ослышался, и впервые сумел взглянуть в глаза собеседника.
— Что?
— Не прикидывайся глухим, я имею в виду разборку руин сгоревшего кинотеатра. Знаю, вся ваша семья связана с тем пожаром, вам есть о чем горевать и печалиться. Только ты хоть немножечко представляешь себе, как отреагирует моя жена, если пойдут слухи, будто ты и твой мальчишка нашли в яме трупы, которые она скрывала?
Оуэн лишь замотал головой.
— Ты чересчур болтливый, — сказал Ред с сожалением, почти с грустью. — Точно так же, как Делия. Я любил ее, бог свидетель, а она так и не поняла, когда надо язык придержать. Ну, пошли.