Без покаяния. Книга первая
Шрифт:
Ведь и раньше нередко случалось, что он приходил к ней замотанный, какой-то чужой, даже морщины, казалось, глубже врезались в кожу, а с языка срывались сердитые слова. Но она знала, что с этим делать. Порой достаточно было обнять его и поцеловать. А иной раз, когда этого оказывалось недостаточно, следовало усадить его в любимое им кресло и, чтобы окончательно погасить его раздражение, приготовить ему порцию «скотчка», а самой присесть на ручку кресла. Он должен был ощутить прикосновение ее бедра или погладить грудь, и вот, еще до того, как им отправиться в постель, он забывал все свои проблемы.
Она проводила взглядом двух медсестер в униформе, вошедших в больницу. Они вполне могли работать в кардиологии, возможно, даже одна из них присматривает за Харрисоном. Ее убивало, что кто-то посторонний может оказаться рядом с ее возлюбленным. Кто угодно, но только не она!..
Когда предвыборная кампания начала набирать обороты, он приходил к ней почти каждый день, говоря, что, не видя ее, просто не выжил бы. Он приходил в ее квартиру, как к себе домой. Любил делиться с ней всем, что у него накопилось. Казалось, это были его счастливейшие часы, так, во всяком случае, он говорил ей.
Несколько месяцев назад он заново меблировал ее жилище. Она возражала, ибо ей не хотелось быть просто содержанкой, но он убедил ее, что делает это и для себя тоже. Рядом с ним ей всегда было спокойно и уютно, но любовь становилась все сильнее, и вот пришло время, когда ей захотелось вообще не разлучаться с ним.
Оставаясь одна, Мэджин подчас доставала из бара его любимый «Гленфиддик скотч» [7] и, открыв бутылку, вдыхала его аромат, напоминающий ей вкус его поцелуев.
7
« Гленфиддик скотч»— особый сорт виски типа «малт», приготовляемый из пророщенного ячменя; отличается мягким вкусом.
Иногда она приносила из ванной его халат и зарывалась лицом в густую махровую ткань, впитавшую неповторимый запах его тела; закрыв глаза, можно было представить, что он здесь, рядом. И от этого ожидание той минуты, когда он придет, становилось для нее легче. А теперь она хотела видеть его. Сегодня! Сейчас же!
Мэджин проехала вперед, поближе к пожарному крану — единственное местечко, где можно было приткнуться, — и, выйдя из машины, направилась ко входу в больницу. В вестибюле она подошла к конторке кардиологического отделения и обратилась к дежурной, но та сообщила ей, что без разрешения врача видеть сенатора никому не позволено.
Пока женщина листала журнал, Мэджин ухитрилась рассмотреть номер палаты, в которой лежал Харрисон. Затем вполне невинно спросила:
— Простите, могу я где-нибудь здесь выпить чашку кофе?
Женщина взглянула на часы.
— Вообще-то кафетерий обслуживает только персонал, но думаю, в чашке кофе вам вряд ли откажут, тем более что время еще не обеденное. Спуститесь этажом ниже, — добавила она и указала в сторону лифта.
Мэджин подошла к площадке перед лифтами и терпеливо ждала, так же терпеливо, как она ждала неведомо чего, сидя в автомобиле. Наконец один из лифтов подъехал. Войдя в него, она нажала на кнопку пятого этажа. Что там еще лепетала эта дежурная?.. Пусть катится ко всем чертям!
Двери лифта открылись, она услышала звук голосов. Когда она выходила из лифта, какие-то люди в белых халатах торопливо прошли по коридору мимо нее.
— Палата пятьсот четырнадцать! Пятьсот четырнадцать! — услышала она чей-то возглас и поняла, что здесь сейчас не до нее. Никто и внимания не обратил на ее появление. Дежурная по этажу медсестра все свое внимание уделила информации, поступающей на монитор, стоящий у нее на столе, так что Мэджин удалось незамеченной проскользнуть по коридору и юркнуть в палату Харрисона.
Притушенное освещение все же позволяло разглядеть больного. Глаза закрыты, выражение лица кажется безмятежным. Рядом мерцали зеленые глазки аппаратов, присоединенных к телу Харрисона посредством проводков и трубочек. Все бы ничего, но эта бледность кожи, эта хрупкость бренного человеческого тела, особенно заметная в больничной палате.
Она подошла к нему и смотрела, как медленно вздымается и опускается его грудь. Странно видеть в таком положении человека, которого она знала как крепкого, здорового мужчину. Но как хорошо находиться рядом с ним! Она склонилась и тихонько поцеловала его в лоб. Он не шевельнулся. Переставив ближайший стул к кровати, она села и взяла его руку. Рука теплая, живая. Это прикосновение успокоило ее. Господи! Что бы она делала, если бы он умер?
Харрисон шевельнулся, его рот слегка покривился. Как он не похож сейчас на того Харрисона, с которым она некогда встретилась в надежде найти работу. Тогда он был так официален и самоуверен. Сенатор Мэтленд держал, как говорится, весь мир за хвост и ясно давал это всем понять…
Она появилась в его офисе накануне дня Всех святых, в пятницу, ближе к концу рабочего дня. Его сотрудники, два его секретаря, хоть и не в карнавальных костюмах, но одетые довольно фривольно, украшали к празднику приемную.
Одни из них провел ее в кабинет Харрисона. Хозяин кабинета сидел в кресле с высокой спинкой, лицом к огромному высокому окну, выходящему на задворки здания в сторону Юнион Стейшн, и потому не видел, кто вошел.
— К вам мисс Тьернан, сенатор, — произнес секретарь.
— Присаживайтесь, мисс Тьернан, — сказал Харрисон, не поворачиваясь.
Она неуверенно села, и вдруг вращающийся стул сенатора резко повернулся. Харрисон был в маске дьявола! От неожиданности Мэджин вскрикнула, и сенатор рассмеялся.
— Иисусе и Пресвятая Мария… Вы напугали меня до смерти.
Харрисон, все еще смеясь, сдвинул маску, явив на долю минуты лицо, и снова надел ее.
— Ненавижу проводить собеседования, — проговорил он с сатанинскими интонациями. — А вы?
— Я, кажется, тоже.
Они довольно непринужденно поболтали, и Харрисон для порядка задал несколько вопросов о ее биографии. Она рассказала ему, что росла в Элленсберге, штат Вашингтон; что когда ее маму сразила болезнь Паркинсона, ей пришлось оставить библиотечный колледж и перейти на работу в католическую школу.