Без покаяния. Книга вторая
Шрифт:
Неприятности — это, конечно, мягко сказано, очень мягко. Последние пять дней были сущим адом. В понедельник суд огласил свое решение по делу «Руссо против Клосона». И, поскольку заключение составлял Энтони, вся ярость сил, выступающих против абортов, обрушилась на него. Решение было принято пятью голосами, но публика не хотела этого знать, воплощением зла для нее была единственная персона — судья Мэтленд. Некоторые программы новостей так и звучали, будто решение суда — это решение Энтони Мэтленда, единолично разрешившего аборты по всей стране.
Бритт с содроганием
Эта акция повлекла за собой несколько арестов, но это не могло, конечно, успокоить нервы Бритт. Она боялась — не за себя, а за Энтони, — и боялась очень сильно. Сам же он стойко переносил все нападки, говоря, что подобного рода неприятности неизбежны при его работе. Все же Бритт было трудно смириться с мыслью о такой ненависти.
— Можно подумать, что суд, приставив нож к их горлу, требует, чтобы они немедленно бежали делать аборты, — говорила она Энтони. — Никто не пытается навязать им, что им делать со своими телами. Это они навязывают свое мнение другим.
Энтони не разделял ее пафоса. Ирония ситуации заключалась в том, что морально он сам был на стороне противников абортов. Но его личное мнение не могло отразиться на решении суда, поскольку, считал он, закон не должен лишать человека свободы выбора. Выбор в данном случае остается за совестью человека, и только за ней.
Когда этим утром они приехали в университетский городок, их встретило здесь несколько сотен протестующих. Среди них были наиболее ярые сторонники запрета, которых Бритт видела и раньше. Два плаката особенно резали ей глаза и заставляли ее сердце сжиматься от страха: «Неправедный Мэтленд — мертвец!» и «Убить судью, который убивает младенцев».
Несмотря на кондиционеры, Бритт то и дело бросало в жар. Она прикладывала стакан с водой к щекам и лбу. К несчастью, памятную церемонию решили провести в залитом солнцем сквере перед фасадом административного здания, а не во внутреннем дворе, где была хоть какая-то тень, так что придется ей жариться на солнцепеке. Энтони и Эвелин в один голос заявили, что она должна остаться в помещении, из окна которого можно все хорошо видеть. Но Бритт все же считала себя способной перенести эту тяжкую церемонию.
Дверь кабинета открылась, вошел озабоченный Энтони.
— Как ты себя чувствуешь, дорогая?
— Много лучше. Думаю, меня просто укачало, пока мы ехали сюда в нагретой солнцем машине. Послушай, там, кажется, собралась огромная толпа, — сказала она, беря его за руку.
— Сотни две-три примерно будет.
— А что за люди?
— Друзья Харрисона.
Бритт заглянула мужу в глаза, он действительно был сильно озабочен, если не сказать — встревожен. Она знала, он рад тому, что суд наконец утвердил и огласил свое решение, поскольку все эти месяцы его томила неопределенность. Но
— Я счастлива, что вы с Эвелин решили почтить память Харрисона, — сказала она. — Именно теперь, когда нам всем необходимо видеть поддержку друзей.
— Слишком много моих друзей превратилось в противников, — с грустью проговорил он. — Многое теряется по пути, когда сам выбираешь свою дорогу.
Она прижала его руку к своему лицу и поцеловала ее.
— Но у тебя есть я, Энтони. И миллионы по всей стране, которые тебя поддержат. Думаю, даже у Харрисона не было столько сторонников.
— Да, я знаю, родная моя. — Энтони грустно улыбнулся. — Просто чувствую себя немного виноватым, вот и все. Но поговорим о другом. Знаешь, я много думал о том, что случилось с Харрисоном. И вот вчера, набрасывая заметки для речи на сегодняшней церемонии, будто прозрел. Я не мог простить ему того, как он поступил с Эвелин. А когда он умер на руках той девицы, я увидел в этом акт небесного возмездия. Но потом понял: никто из нас, людей, не имеет права судить бессмертную душу Харрисона. Тем более я, его брат. Я должен был принимать его таким, как он есть, а об остальном предоставить судить Господу Богу.
Помня о собственном грехе, она не осмелилась ничего ответить, но сказанное им растрогало ее виноватую душу. Теперь, когда Энтони явил такую способность к состраданию, она, глядя ему в глаза, подумала, что, наверное, он смог бы и ее простить. И все же у нее оставалась уверенность, что она правильно делает, сохраняя свой грех в тайне от него. Она просто получила сейчас утешение, поняв из его слов, что если она однажды сознается ему во всем, то может рассчитывать на его великодушие. Она воспитает бэби так, что ее дитя станет по духу ребенком Энтони…
В эту минуту дверь слегка приоткрылась, и в образовавшуюся щель заглянула Эвелин.
— Время, Энтони, — сказала она. — Сейчас они начинают.
— Ты уверена, дорогая, что не хочешь остаться здесь, в холодке? — спросил он.
— Нет, — ответила Бритт, собираясь выбраться из кресла. — Я хочу пойти с тобой.
Энтони помог ей встать. Почувствовав легкое головокружение, она покачнулась и схватилась за его руку. Эвелин вошла в кабинет.
— Вы действительно чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы выстоять всю эту церемонию? — спросила она у Бритт. — Ваше присутствие там едва ли важнее для нас, чем ваше самочувствие.
Бритт перевела дыхание. Ей не хотелось ни в чем проявлять слабость. Во все время своей нелегкой беременности она старалась держаться стойко, делала гимнастику и выполняла все предписания врача.
— Со мной все в порядке, не беспокойтесь.
— Подожди минутку, — сказал Энтони, направляясь к окну. — Посмотри-ка, отсюда все так хорошо видно. Ты можешь остаться здесь, у окна, и видеть все происходящее. Нет никакой нужды в твоем непосредственном присутствии.
— Но я хочу быть с тобой, — проговорила она, но уже не так уверенно. Перспектива остаться в помещении с кондиционированным воздухом, имея к тому же возможность все видеть, весьма соблазняла ее.