Без пошады
Шрифт:
– Откуда мне знать?
– Медиумы говорили, что табак помогает им оставаться трезвыми. Помогает не соблазняться злыми чарами, не поддаваться обману.– Коля говорил тихо, и его слова словно бы смешивались с сизым сигаретным дымком, они плавали в нем, как рыбы. Что ни говори, все это выглядело довольно зловеще.
– А при чем тут ты? Ты что, спиритизмом балуешься на досуге?– Я попробовал пошутить.
– Нет, не балуюсь - серьезно ответил Коля.– Но мне, как и тем медиумам, табак помогает не поддаваться злым чарам.
– Злым чарам?– переспросил я.
–
– Что ты имеешь в виду?– спросил я, хотя уже начал догадывался.
– Не могу забыть тех, кого забыть нужно.
– Например?
– Например, Готовцева.
– Я тоже не могу.– Имя Иссы я не произнес. Но Коля, конечно, все понял.
– То-то, - сказал он, притаптывая окурок каблуком.
В этот момент опасливая льдинка в моей душе окончательно растаяла. Да, это был он, мой Коля Самохвальский. Тот самый Коля, что по ночам читал Бахыта Кенжеева и Баратынского. Лучший кадет курса. Самый пытливый, самый чувствительный человек из тех, кого мне приходилось встречать в жизни. Так же свободно рассуждающий о мировоззрении индейских медиумов, как и о недостатках топливных присадок конкордианских истребителей. И в то же время чуткий, внимательный, не боящийся говорить о шрамах, исполосовавших душу. Что ни говори, а среди людей военной складки эти качества - редкий дар.
Коля замолчал. Замолчал и я. Большинство наших товарищей уже справились с ужином. Многие дремали, большинство - попросту завалившись на спальный мешок, как на матрас.
Пока мы молчали - а молчали мы долго, возможно, минут пятнадцать кряду, - я придумал определение дружбы. Друг - это человек, с которым можно говорить о чем угодно - о табаке, о музкомедии, о спиритизме. И с которым можно ни о чем не говорить. И это будет ничем не хуже самого интересного разговора.
Я посмотрел на Колю - повзрослевшего, словно бы даже выросшего сантиметров на пять. Он посмотрел на меня - наверное, тоже пытался прочесть тайные знаки, вычерченные на радужке моих глаз событиями последних месяцев.
Я не знаю, что такое душа. Но я уверен, в тот миг друг на друга смотрели наши души.
Потом мы еще много говорили. Я рассказал ему о плене. О своем путешествии от Котла до Малой Излучины. О камушках Злочева. Обо всем.
Даже о смерти Иссы напоследок рассказал, не удержался.
Разве только несколько смазал и сократил последний наш разговор с Риши и Иссой на борту яхты "Яуза". Да и то - не столько потому, что не хотел доверять Коле этой постыдной, зудящей тайны, сколько из соображений, которые у нас в Академии назывались заповедью "не загрузи товарища своего". Не хватало еще Кольке загромождать в преддверии вылета свою умную голову рассуждениями на тему "Что было бы, если бы Риши сразу сдалась в плен осназу Свасьяна?..".
Вопреки моим ожиданиям на рассказ о двух девушках Коля отреагировал очень живо. Судя по горячечному блеску его ясных глаз, пять минут на ходовом мостике "Яузы" заинтересовали его куда больше, чем вся моя "Песнь о Глаголе". Мне даже показалось, что он с нетерпением ждет, когда же я окончу, чтобы завалить меня вопросами. Я не ошибся.
– А что сейчас с Риши?– спросил Коля, извлекая из пачки новую сигарету.– Ты случайно
– Случайно знаю.
Коля весь напрягся, впился в меня взглядом.
– Она жива и здорова, - сообщил я.– Разве что легкое ей пересадили.
– Она с тобой связывалась? Или тебе кто-то передал?
– Представь себе, я видел ее лично. И притом совсем недавно!
Смятение Коли от меня не укрылось. Его глаза вдруг сузились, стали глубокими и холодными, какими бывали только в Очень Важные Моменты, уж я-то Колю знаю как облупленного. Гм... А ведь я был уверен, что Коля и думать забыл о девчонке, с которой когда-то, тысячу лет назад, обсуждал квантовый выход приборов, пока мы с Иссой предавались нашим целомудренным радостям между олеандрами клонской здравницы. А оказалось, он ее помнит! Еще и беспокоится о ней!
– Ты... ее... видел?- запинаясь после каждого слова, спросил Коля.
– Да. Случайно встретил на Большом Муроме. В Новгороде.
– Кой черт ее туда занес?– поинтересовался Коля. Как мне показалось, несколько нервозно.
– Знаешь, ее мать еще до войны работала в конторе Тылтыня.
– В какой еще конторе?
– Центр Диалога Культур. В общем, какие-то дипломатические дела... Я, честно говоря, не горел желанием разбираться... Ну, выпили мы с ней медового пива с орешками, почирикали, да и разбежались.– Собственно, я сам не знал, зачем соврал Коле.
Точнее, не столько не знал, сколько не смог бы объяснить. Интуиция мне нашептала, и я пошел у нее на поводу. Просто я вдруг понял: говорить Коле, что Риши прилетала на Большой Муром специально, чтобы повидаться со мной, экс-военнопленным Александром Пушкиным, категорически не рекомендовано.
– Наверное, получит теперь взбучку от своей "контры" за то, что с тобой общалась, - вздохнул Коля.– У них с этим, говорят, с каждым днем становится все строже... Звереют, гады.
– Она говорила, что уволилась из армии после ранения.
– Вот это новость так новость! А как же "армия - это моя судьба"? Любила ведь Иришка дело это... Таким специалистом была! И что? После первого же ранения - в кусты?.. Впрочем, так даже лучше!– Коля темпераментно ударил правым кулаком о левую ладонь, словно бы что-то для себя решив.
Мне стало не по себе. Дело в том, что Коля говорил о Риши так, как говорят о человеке не только близком, но и хорошо знакомом. Так говорят о тех, кто давно и хорошо тобой изучен, о тех, кто прочно прописался в волшебном пространстве твоей души и чье существование в нем уже не зависит от "объективной реальности", от повседневных событий, - о далеких любимых, об умерших родителях, о погибших товарищах.
Чувствовалось, что Коля не просто вспоминал Риши, он о ней постоянно думал, проживал вместе с ней ее далекую зороастрийскую жизнь. Признаться, я был слегка шокирован.
– И что она еще рассказывала?– старательно сохраняя внешнее безразличие, спросил Коля.– Где она теперь живет? Адреса она тебе случайно не оставила?
– Да нет... Я как-то не интересовался. Да она и не предлагала.
– Вот как? Значит, между вами больше ничего нет?– настороженно спросил Коля.