Без пошады
Шрифт:
– Да никогда и не было. С моей стороны по крайней мере. А почему ты спрашиваешь? Вот уж никогда бы не подумал... Ведь тогда, на Ардвисуре, я только что силком тебя к ней не подтаскивал. Ты же всегда к ней равнодушен был! Твердил мне еще, что тебе "любовь нужна настоящая". А не всякие пошлые интрижки... Что это вдруг на тебя нашло, Коля?
– Ты ошибаешься, Сашка... Сильно ошибаешься.– Коля опустил глаза.
– Ошибаюсь - в чем?
– В том, что равнодушен... Не был я к ней равнодушен. Никогда. С первой минуты влюбился. Как пацан. Еще тогда, когда мы на пляже пиво пили. Помнишь? Это было как
– Как не помнить... Я те деньки часто вспоминаю. Может, это и было оно - так называемое счастье?
– Вот и я вспоминаю. И простить себе не могу.
– Простить не можешь? Чего простить?– понизив голос, спросил я. На палубе теперь было совсем тихо. Кругом все спали. Рабочее освещение было выключено. Только красный пунктир обозначивал переборки, углы да двери.
– Что отдал Риши. Без боя.
– Отдал - мне?– робко спросил я.
– Не тебе, Саша. Если б тебе, мне не жалко было бы. Не могу простить, что так и отдал ее судьбе.
– Послушай, а почему ты тогда не... Ну, как тебе сказать... Почему ты тогда, на Ардвисуре, за ней не... ухаживал? Даже ничего ей не сказал? Просто оробел? Не хватило духу?- подсказал я.
– Не в том дело, что оробел.– Лицо Коли исказила гримаса душевной боли.– Просто я сразу тогда понял: я тебе не соперник. Она ведь в тебя влюбилась. И это было видно. Если бы ты знал, как она тогда переживала!
– Могу себе представить, - буркнул я.
– Вряд ли можешь. Чтобы себе такое представить, нужно самому в этой шкуре разок побывать.– Коля горько усмехнулся, словно бы хотел добавить: "Вот я, например, побывал".– Она так сильно в тебя влюбилась, что, когда мы с ней по клонским паркам гуляли, она только и делала, что о тебе расспрашивала... Кажется, она все у меня выведала - и каким одеколоном ты пользуешься, и какие книжки читаешь, и какие предметы в Академии тебе нравятся, а какие - не очень... Она даже хотела знать, в какой школе ты учился, я имею в виду номер, и чем знаменит город Архангельск. Это пытка была, Саша. Сущая пытка.– Коля резко тряхнул головой, словно пытался стряхнуть наваждение.
– И ты... все это время... молчал?– шепотом спросил я.
– А что мне было делать? Приставать к Риши, которая места себе не находила, со своими чувствами? Чтобы ей тошно от меня стало? Чтобы она отвернулась от меня? Это мне нужно было делать?
– Да нет, я не то имел в виду. Я хотел сказать, почему ты мне ничего не сказал? Тебе стало бы легче.
– Знаешь, только ты не подумай, что я в благородство играю... Просто у меня надежда была: а вдруг у вас с Риши что-то еще срастется? Вдруг у вас с Иссой это не всерьез? Мне так хотелось, чтобы она была счастлива!
– Ну, Достоевский... Никак не меньше, - пробормотал я. Кстати, иронии в моих словах не было.
Усталая одурь прошла - то ли стимуляторы начали действовать, то ли Колин рассказ радикально встряхнул мою нервную систему, но спать мне уже не хотелось. Мозг работал в усиленном режиме. Сотни картинок перед моим мысленным взором проносились. Мириады мыслей, среди которых главной была одна: и как это я раньше ничего не замечал? А ведь мог бы и заметить! Если бы не был так увлечен своим романом с Иссой. Если бы не привычка видеть Колю таким рассудительным, сдержанным, все
– Послушай, Саша, как ты думаешь... У меня есть шансы?– вдруг спросил Коля.
"Вообще-то нет", - сразу подумал я. Но не таким ослом я был, чтобы произнести эту фразу вслух.
– Шансы в плане Риши?– спросил я, изображая из себя тугодума.
Он кивнул.
– Я думаю, что есть. Риши мне говорила, что за ней теперь ухаживает какой-то доктор из пехлеванов. Обмолвилась, что он ей немного нравится. Я даже имя почему-то запомнил - Римуш... Стишки ей этот Римуш сочиняет, сладостями задаривает, как у них принято, всякое такое. (О заявлении в Комитет по Делам Личности я, конечно, не заикнулся.)
– Доктор? У Риши?– Глаза Коли засияли.
Видимо, по его внутренним понятиям любовная увлеченность Риши клонским доктором была в тысячу крат предпочтительней ее любовной одержимости мною. Может быть, потому что клонов Николай за серьезных соперников не держал. А может быть, как раз потому, что мог воспринимать клонского доктора Римуша именно как соперника, с которым можно и нужно бороться за право обладать Риши...
– Доктор, ага, - как мог простодушно подтвердил я.– Только... Я почему-то думаю, что это у них несерьезно. По крайней мере когда Риши о нем рассказывала, то все время почему-то посмеивалась. Дескать, он, ха-ха, такой благородный... такой чистый сердцем, ха-ха... Насколько я разбираюсь в женщинах, это плохой, признак.
– Ты прав, плохой, - быстро согласился Коля.
– Поэтому, когда эта война кончится, а она обязательно когда-нибудь кончится...
Но увенчать мою жизнеутверждающую тираду мощным крещендо мне не дал Бабакулов. Его внушительная фигура выросла прямо над нами. Лицо у врио комэска-2 было сердитым.
– Товарищи пилоты, - прокашлявшись, сказал Бабакулов.– Убедительно прошу вас прекратить разговоры и разойтись по своим спальным местам.
– Прошу нас извинить, Ибрагим, - по-свойски обратился к комэску Самохвальский.– Мы будем тихо! Мы не будем никому мешать!
– При чем здесь "мешать"?
– Тогда в чем дело?
– Дело в том, товарищи пилоты, что вам категорически необходим отдых! сообщил непреклонный Бабакулов. На фамильярное обращение Коли он не отреагировал.– Имейте в виду, от вашей собранности теперь зависят не только ваши жизни, но и жизни вверенных вам людей!
– Товарищ старший лейтенант, - попробовал поканючить я.– Вы же знаете наши обстоятельства... Мы же с Колькой даже толком еще не поговорили... Ну, товарищ старший лейтенант...
– Вы говорите уже...– Бабакулов посмотрел на часы, - два часа сорок восемь минут.– Мне кажется, этого достаточно. В противном случае...
Мы с Колей кисло переглянулись, и я, прихватив свой спальник, поплелся через спящую палубу к своему "Дюрандалю".
– Подъем! Экипажам строиться!
Я вскочил, щурясь на неожиданно яркий свет - на высоком подволоке ангарной палубы вспыхнули все лампы, а не одна через три, как обычно.
Ноги машинально скользнули в магнитные ботинки - такова обязательная временная обувь, предусмотренная для экипажей и летного состава боевых кораблей, находящихся в предвидении боестолкновения с противником.