Без права на смерть
Шрифт:
— Повел — ну и что?
— Я подумала: еще минута — и она его разглядит, увлечется… — Ее голос от слова к слову делался тише. — Мне не хотелось… — Она совсем умолкла, смущенно разглаживая складку на скатерти.
Хозяйка приревновала его к Анне! Вот уж нелепица.
— По-твоему, я бы прельстился нашей Богиней?
— Ну…
— Я что, спятил?
— Откуда мне знать? — Красавица рассердилась. — Наверно, спятил, раз взялся оживлять актера, когда сам еле дышишь. И вообще, какого Змея тут расселся? Они давным-давно в Большом мире; ступай, приведи их обратно.
Злится, оттого что проговорилась
— Лоцман Поющего Замка! Твои актеры вырвались в Большой мир. Ступай за ними!
— Не указывай, что мне делать.
— Глупый мальчишка, — бросила красавица и исчезла. Не отступила, растворясь в сумраке комнаты, — попросту исчезла, словно ее и не было.
Обескураженный, охранитель мира пожевал сыр, съел побитый, потекший персик, глотнул вина. Надо немедля двигаться вслед за актерами, в этом Хозяйка права. Но Змей их всех задери, должен ведь человек поесть. На голодное брюхо границы не перейдешь; перед глазами то и дело всё начинает дрожать и плыть.
Внезапно он вскинул голову, прислушался. Как будто зовут? Далекий плачущий крик: «Лоцман! Лоцман!» Хозяйка?! Он рванулся бежать.
В Замке было темно. Натыкаясь на скульптуры и бесполезные, никогда не загорающиеся светильники, охранитель мира промчался по коридору, ощупью нашел лестницу, взлетел на свой третий этаж.
— Ло-оцман!
Зовут из его комнаты.
— Хозяйка! — крикнул он, подбегая к двери. Толкнул. Снова толкнул, со всей силы. Дверь не дрогнула — изнутри закрыто на засов, который он сам сотворил.
— Лоцман! — прозвучал новый, совсем близкий, призыв.
— Эстелла! — узнал он. — Что там у вас?
— Иди скорей! Здесь ужас что… — Актриса за дверью шмыгнула носом. И вдруг завизжала на отчаянно высокой ноте; визг оборвался, перешел в крик, с которым она, видно, побежала прочь: — Инг, стой! Не надо! Ингмар, стой!
Топор — Лоцман и сам не заметил, как инструмент появился в руках. Он с остервенением рубил тяжелую дверь, пока лезвие не зазвенело по металлу. Проклятый засов! На кой ляд они его заложили?! Лоцман сунул лезвие в щель, нажал на топорище, выломал доску, за ней другую. Пролез в дыру, кинулся к зеркалу.
В Зазеркалье тоже была темнота, но иная, чем в Замке, — коричневая, прозрачная. На полу лежал прямоугольник света: дверь в соседнюю комнату была открыта. Вытянув перед собой руки и не ощутив сопротивления, охранитель мира шагнул в Большой мир, в рабочий кабинет Богини.
Окно было задернуто шторами, за ним плескалось и шуршало галькой море. Открытая дверь вела в гостиную. Там с недовольным видом сидел в кресле Итель, пропускал сквозь пальцы свою курчавую бороду. У стены находился стол, на котором были выставлены бутылки, бокалы, блюда с бутербродами и ваза с грушами. Анна, в лучшем из Эстеллиных платьев и в сапфировом ожерелье, бессмысленно перебирала эти груши, передвигала бокалы. Вид у нее был невеселый, губы сжаты и вытянуты вперед, что делало Богиню старой и некрасивой. Эстеллы с Ингмаром не было видно.
Лоцман почувствовал себя неуютно. В Большом мире оказалось чрезвычайно плотное, насыщенное информационное поле; насыщенней, чем в Кинолетном городе, — буквально голова кругом. Он постучал костяшками пальцев по дверному косяку:
— Добрый вечер.
Вздрогнув, Анна обернулась. Итель в кресле вздернул голову:
— А, вот и вы. Проходите, господин Лоцман. — Богиня набрала в грудь воздуху:
— Должна сказать, ваши люди совершенно не умеют себя вести. Просто удивительно! Такие милые, приветливые в Замке — и чуть только попали сюда, распоясались беспредельно. Эстелла скандалит, Ингмар хамит, Рафаэль с Лусией ведут себя в высшей степени непристойно. Кто бы мог подумать — с виду такая юная, целомудренная девушка… Господин Лоцман, приведите их в чувство, иначе…
— Это ВАШИ люди, Анна, — прервал он словоизвержение Богини. — Почему вы увели их, не спросив у меня?
— Во-первых, вам было плохо. Лежали пластом после визита в винный погреб, — ответила она ядовито. — Затем, тот летчик повел себя возмутительно! Позволил себе оскорбительные выражения в мой адрес, в адрес Пауля… Он меня попросту выставил вон!
Кажется, пока не стряслось ничего страшного. Однако Эстелла так кричала, так звала…
— Где они сейчас?
— Пошли к морю. Взгляните, — Итель кивком указал на открытое, не задернутое шторой окно. И добавил, пряча в бороде улыбку: — Ингмар отнял у Анны драгоценности, которые ей дали поносить. Она отвоевала только ожерелье.
— Эстелла их подарила! — ощетинилась Богиня. — Положим, заколки мне ни к чему, я волосы не закалываю — и всё равно, как он посмел?
Лоцман подошел к окну. Закатившееся солнце оставило на небе розовые, лиловые, белые, золотистые разводы. Высокие кучевые облака громоздили в небе разноцветные замки, верхушки которых сияли золотом и белизной, а основания казались высечены из серого камня. Под замками лежало укутанное сумерками море — тихое, с едва волнующимися отражениями. Засыпанная галькой прибрежная полоса выгибалась подковой, справа и слева от дома в море уходили два пологих мыска.
На сером фоне галечника двигались четыре ярко освещенные фигуры: Эстелла в платье из серебряной парчи, Лусия в белом, с накинутым на плечи алым шарфом, Ингмар в костюме из коричневой замши, на которой поблескивали бронзовые бляшки, Рафаэль в черном бархате, в шляпе с белым плюмажем. Охранитель мира невольно поискал взглядом прожектора, которые столь эффектно освещают актеров. Да нет же — это их собственный свет. Как у мишеней, по которым стрелял бывший Лоцман Отверженного Завтра.
— Какая красота, — вздохнула ставшая рядом Анна. — Они ошалели от того, что попали в настоящий мир. Думаю, их поведение извинительно; правда, Пауль?
— Наверное, — буркнул издатель. — Господин Лоцман, вам загонять их… созывать обратно. Анна на радостях пригласила гостей, желая похвастаться… то есть познакомить их… кхм… Короче, сейчас здесь будет вся ее писательская шатия.
Лоцман насторожился.
— Анна, вы позвали тех, с кем писали «Последнего дарханца»?
— «Дарханца»? М-м… Но я писала его сама, — отозвалась она неуверенно.
— Неправда. Вас было трое.
Богиня сочла нужным не заметить его резкость.
— По правде говоря, мы сочиняли вместе с Марией. Но это было так давно…