Без семи праведников...

Михайлова Ольга Николаевна

Чума не стал вынимать оружие — дело того не стоило, но ударом кулака просто отшвырнул подонка. Тот отлетел на соседнюю могилу и ошарашено взирал на кровавое месиво, стекающее ему на ладонь изо рта — вкупе с последними зубами. Девица вскочила, но, споткнувшись, тут же упала на колени, трясясь, как осиновый лист, и что-то ища в траве. Чума оглядел проходимца, размышляя, не добить ли доходягу, но тот, заметив вооружение напавшего на него воина и его тяжёлый оценивающий взгляд и мощь кулаков, скатился с могилы и, петляя и пригибаясь, побежал к воротам монастырского погоста.

Чума бросил

недовольный взгляд на женщину: что за глупышка? Чего её понесло одну на кладбище? Впрочем, этим размышлениям он предавался недолго: мнение шута о женских мозгах было предельно низким, и любая женская глупость нисколько не удивляла и не огорчала его. Теперь он был озабочен только тем, чтобы выбраться с кладбища — его конь боялся молнии, мог понести, а между тем в воздухе были несомненные признаки начинающейся грозы: ветер стал холоднее и резче, его порывы шуршали по кустам и раскачивали кроны деревьев, тучи сомкнулись над головой. Грациано уже было открыл рот, чтобы спросить, куда проводить женщину, но тут неожиданно замер, заметив на могильном монументе надпись, гласившую, что под ним покоится Изабелла ди Гварчелли, дочь мессира Луиджи Монтеорфано, прожившая двадцать лет, три месяца и девять дней. Покойница, судя по дате смерти, почила два года назад.

Грациано вздохнул и приблизился к женщине.

— Синьора, нам надо уходить, сейчас пойдёт дождь. Пойдёмте, я выведу вас в город…

Та повернула к нему белое лицо, на котором читались только огромные налитые ужасом сине-зелёные глаза. Губы были настолько белыми, что казались вымазанными извёсткой. Чума с удивлением узнал Камиллу ди Монтеорфано. Ну, конечно, это она, а здесь похоронена, видимо, её родственница. Про себя также Грандони подумал, что у девицы просто талант попадать в дурацкие передряги.

Он снова настойчиво повторил, что им необходимо уйти, но Камилла будто не слышала его. Ужас по-прежнему проступал на её застывшем лице, казалось, она сейчас упадёт в обморок. Поняв, что зря теряет время, Чума вернулся к Стрегоне и подвёл его к могиле Изабеллы Монтеорфано. Вид осёдланной лошади вывел девицу из состояния полуобморочной летаргии, но на предложение мессира ди Грандони сесть боком в седло, она ответила только испуганным взглядом, потом кинулась к соседней могиле, где заметила свой нож, выроненный при нападении насильника. Песте, тихо бормоча проклятия, заставил наконец Камиллу схватиться за луку седла и подсадил её, сам торопливо усевшись сзади.

В эту минуту небо вспыхнуло первой молнией, потом прогремели раскаты грома. Грациано, проклиная про себя всех женщин на свете, слабо стегнул коня: он не хотел пугать и без того испуганное животное. Они быстро миновали ворота кладбища и выехали на дорогу в город, но тут на землю упали первые тяжёлые капли дождя, вновь сверкнула молния, и Стрегоне задрожал. Песте едва не выругался. Он опоздал. Конь мог испугаться окончательно и понести, и шуту ничего не оставалось, как, свернув с дороги, направить его к видневшемуся невдалеке старому монастырскому овину, до которого было рукой подать. Они достигли укрытия в ту минуту, когда дождь перешёл в ливень, стекающий с небес сплошной стеной воды, и Песте, торопливо спешившись, снял с седла дрожавшую всем телом девицу.

Овин

был пуст, Чума поспешно отвёл коня к яслям и привязал его, заботливо оглаживая по бокам, чтобы успокоить. Стрегоне, обнаружив в кормушке остатки отрубей, и вправду успокоился и вскоре, не видя больше молний, перестал дрожать. Увы, успокоить девицу оказалось куда сложнее. Камилла по-прежнему была бледна до синевы, её руки на фоне коричневого плаща казались руками покойницы, взгляд был застывшим и почти безумным. Песте подумал, что лучшим способом привести девицу в себя была бы оплеуха, но метод этот по размышлении показался ему излишне радикальным, и Грациано попытался вразумить глупышку словами.

— Синьорина… Вам надо успокоиться. Нам придётся заночевать здесь, ливень продлится ещё около часа, ворота в городе уже закроют, мы не успеем. Поднимитесь по лестнице наверх, сгребите сено и ложитесь. Постарайтесь согреться и уснуть.

Кажется, что-то всё же дошло до девицы. Взгляд её утратил напряжённость и чуть оттаял. Но глубокое потрясение выразилось в недоуменной фразе:

— Где… я? Кто вы?

Песте вздохнул.

— Мы на дороге в город, я — Грациано ди Грандони, синьорина Камилла.

Девица удивлённо подняла на него глаза и только тут узнала.

— Мессир ди Грандони? А… вы были… при дворе…

Шут облегчённо улыбнулся. Ну, слава Тебе, Господи. Чего это с ней? Не ударил ли её бродяжка чем-то тяжёлым по макушке? Ведь, кажется, из головки красотки выбиты все мозги, если они там, разумеется, когда-нибудь были. В прошлый раз на лестнице в замке она была скорее разозлена, чем напугана.

— Поднимитесь вверх, там сушится сено и ложитесь. — Грациано чуть подтолкнул её к лестнице, и девица, неловко цепляясь за перекладины руками и то и дело соскальзывая ногой с перекладин, всё же взобралась вверх.

Меж тем дождь лил как из ведра. Песте вздохнул, подойдя к Стрегоне, погладил его. Шут не был авантюристом по натуре и не любил подобных приключений, он предпочитал выпивать после вечерних молитв на сон грядущим бокал доброго вина и спать в своей постели, а не возиться с истеричными дурочками, становящимися жертвами то замковых блудников, то кладбищенских бродяг. Это не соответствовало его представлениям о мировой гармонии. Впрочем, шут был философом и понимал, что мировая гармония — категория сугубо метафизическая. Грациано вздохнул и стал подниматься по лестнице вверх на полати, где сушилось монастырское сено, и тут неожиданно вздрогнул: девица вытащила маленький нож и сжимала его в ходящей ходуном руке.

— Не смейте! Не подходите, я убью себя!

От изумления Чума едва не свалился с лестницы, испуганно озирая обезумевшую девицу, которая резко потребовала:

— Спуститесь вниз!

Песте почесал в затылке, одновременно яростно хлопая ресницами, пытался сдержаться, но чувствовал, как внутри закипает злость. Почему он сразу не залепил этой глупой курице оплеуху?

— Синьорина… Опомнитесь.

Но идиотка повторяла своё требование и ничего не желала слушать. Песте, зло набрав полные лёгкие воздуха, разъярённо выдохнул и спустился вниз. Он отвязал коня и вскочил в седло, и тут снова услышал испуганный вопрос Камиллы.