Без семи праведников...
Шрифт:
Грандони этот вопрос, судя по скорченной им роже, показался донельзя скучным.
— Потому что нынешние времена не только бесовские, как утверждает наша мать-Церковь в лице моего дружка Лелио Портофино, но и дурацкие, Даноли. Я просто соответствую временам.
Альдобрандо понял, что дальнейшие расспросы неуместны и, глядя в каминное пламя и то и дело увлажняя гортань прекрасным вином Грандони, через силу рассказал Грациано всё: от больного сна в его собственном замке до последнего видения, когда омерзительные твари появились на решётке в арочном пролёте башни Винченцы, звонко крича что-то о грядущем человеческом жертвоприношении.
— Я безумен, просто схожу с ума…
Песте не обратил на жалобы Альдобрандо Даноли никакого внимания.
— Вы поэтому спросили у меня про кровь? — хмуро поинтересовался он, — Хм, любопытно. «Наше время…», «Гнилая кровь…», «Человеческое жертвоприношение…» — Он вздохнул. — Движения духовные, их внезапные вспышки и затухание понятны лишь мудрым. Я говорил вам, что нелепо всё списывать на кровь. Могу добавить, что не бесовских времён, наверное, не бывает, ибо мир лежит во зле, и пока миром правит сатана, ждать можно чего угодно. Не думаю, что вы безумны, Альдобрандо, вы не сказали мне ничего такого, чего не знал бы я сам. Я же с ума не могу сойти в принципе. Я — штатный дурак, которому ум не полагается. Таким образом, вы можете счесть нас единомышленниками, если честь мыслить, подобно дураку, не кажется вам сомнительной.
— Бросьте валять дурака, Грациано. Мне тяжело…
Шут сразу сменил тон, голос его зазвучал мягче и задушевнее.
— Допейте бутылку и ложитесь. Вам нужно выспаться, Альдобрандо. Завтра утром приедут мантуанцы, всем станет не до нас. Неделя будет нецеремонная. На досуге всё и обсудим.
Даноли хотел было возразить, что пойдёт к себе, но, ощутив телесную слабость и полное душевное изнеможение, проронил:
— А вы куда денетесь?
Глаза Песте сверкнули, но Альдобрандо этого не заметил.
— Заночую у Соларентани. Запритесь изнутри. Утром закройте дверь на ключ, у меня есть другой.
— Хорошо, — у Альдобрандо не было сил спорить. — А… кто такая Винченца? Вы сказали, повешенная? Я не слышал о ней…
— Немудрено, — кивнул Песте. — Пять лет назад, когда наследнику Гвидобальдо исполнилось девятнадцать, он влюбился в сестру аббата Фарса и воспользовался услугами одного дворянина, находившегося у него на службе. Тот был влюблён во фрейлину из свиты герцогини Элеоноры — Винченцу Кьявари, и через неё Гвидобальдо стал передавать своей возлюбленной письма. Девица согласилась сводничать, считая, что может таким образом выслужиться перед будущим наследником. Герцог же Франческо Мария с того дня, как вернул себе после смерти папы Льва трон, обрёл покой только на считанные месяцы — ведь папа Адриан быстро умер, и на Святом престоле снова оказался ненавистный Медичи — Климент VII, мечтавший включить Урбино в свои владения. Сколько бессонных ночей провёл Франческо Мария, продумывая каждый шаг, ведь любая ошибка была чревата потерей герцогства! Много помог Кастильоне, герцог заручился поддержкой некоторых кардиналов в Ватикане, помогли и феррарцы, и родня в Мантуе, он нашёл благоволение у Карла V, а тут весьма кстати не шибко-то умный папа рассорился с императором. Позиции Урбино укрепились, и теперь, когда вырос Гвидобальдо, отец рассчитывал продуманным браком окончательно упрочить положение рода. Сотни и тысячи жизней, благополучие и покой Урбино зависели от правильного решения. Герцог вдумчиво перебирал претенденток — с кем выгоднее породниться — с Миланом? С Феррарой? С Камерино? И тут ему доложили о любовной связи сына, коя могла принудить его жениться на безродной урбинке, и о том, что в этом деле замешана фрейлина герцогини, которая передавала письма сына к любовнице. Можете представить себе ярость Франческо Марии? На карте-то — благополучие герцогства!
Даноли молча слушал. Шут же бестрепетно продолжал.
— Фрейлину успели предупредить, она не на шутку перепугалась, прибежала к герцогине. Та, зная нрав супруга, посоветовала ей отправиться в монастырь, пока гроза не стихнет. Но люди д'Альвеллы не дремали, и герцогу удалось проведать, куда скрылась дерзкая сводня. Он сделал вид, что не собирается причинять ей никакого зла, и попросил жену вернуть её, дабы вокруг её отъезда не поднялась дурная молва. Элеонора знала, какие слухи способна распустить при дворе челядь в случае внезапного исчезновения девицы… Она объявила беглянке волю герцога и поклялась, что ей ничего не грозит. Но как только герцог узнал о возвращении Винченцы, он велел людям д'Альвеллы схватить и повесить сводню. Несчастная герцогиня кинулась перед мужем на колени, но… С тех пор башня и получила своё название.
Даноли слушал Песте, не проронив ни слова, но потом все же покачал головой.
— Герцог крут. А тот дворянин, что был влюблён в Винченцу? Не затаил ли он зла против герцога?
— Если и затаил… — Чума скривил губы, — он вскоре был убит в трактирной потасовке, хотя более осведомлённые говорили о его дуэли с Альмереджи. С учётом, чей человек Ладзарино, можно не сомневаться, что тут руку приложил подеста по приказанию герцога, но так ли это — не знаю. Не интересовался.
— Герцог умеет наживать врагов. А вы… как вы удерживаетесь в фаворе?
Чума невесело рассмеялся.
— Сильные мира сего… Говорить о них хорошо, значит, льстить им, говорить же о них дурно — опасно, пока они живы, и подло, когда мертвы. Герцог крут, но…он живой. Как-то его светлость обронил, что знает, насколько гневлив, и имел жестокость добавить, что половину моего жалования я получаю за то, что не даю ему впадать в бешенство, смеша. Герцог не умеет злиться, когда хохочет. Но уже то, что он умеет смеяться, обнадёживает.
— Но он нарушил слово, данное жене… Он не предан Донне Элеоноре?
Песте улыбнулся, давая понять, что не уполномочен рассуждать о чужих семейных делах, и с улыбкой продолжил, осторожно изменив направление разговора.
— Кстати, говорят, напоследок Винченца под петлёй патетично выкрикнула, что самое святое — это брак по любви! — Шут усмехнулся. — Да-да. Пусть разразится война, пусть в битве с папской гвардией полягут тысячи, пусть полыхают разрушенные дома, пусть сотни оплакивают потерянное имущество, — разве это важно? Главное — блудная похоть, горящая промеж ног какой-то урбинской бабёнки. Вот что самое важное! — Чума покачал головой. — Ох, коротенькие мозги… Герцог даже оторопел, говорят, от такой глупости.
— У людей высоких родов, ответственных за свои земли и подданных, нет права слышать голос сердца, — вздохнул Альдобрандо, — но неужели эта мера была так уж необходима? Вы не могли удержать его?
— Я тогда ездил продавать дом в Пистое. Но если бы я был здесь… — Чума снова усмехнулся, давая понять, что, в принципе, разделял мнение герцога, а Даноли подумал, что Песте, редко удостаивавший женщин добрым словом, мог бы ещё и подлить масла в огонь. — Но в итоге Гвидобальдо женился на Джулии Верано, дочери синьора Камерино, и вполне счастлив. Глупенькую же Винченцу погубили тщеславие и глупость, и поделом: не суйся между молотом и наковальней — расплющит.
— Вы циник, Песте.
— Я? — удивился шут. — Ничуть не бывало. С каких это пор здравомыслие зовётся цинизмом? Люди утрачивают Бога, теряют понимание истинной Любви, и начинают звать любовью стремление к сношению. Вот это — цинизм и пошлость, трагедия бесовских времён. Но трагедии можно пережить, только смеясь над ними… Вот потому-то я и шут, Альдобрандо. А самый смешной способ шутить — говорить правду. В бесовские времена нет ничего смешнее правды, Даноли.
И кривляка, оставив на столе свечу и пустой стакан, вышел в тёмный коридор. Не торопясь, бесшумно прошмыгнул по каменным плитам, временами попадая в белые лужицы лунного света. Возле бани, вынув из кармана связку ключей, легко отыскал нужный, и ненадолго исчез за тёмной деревянной дверью. Вскоре снова показался в коридоре с двумя ночными горшками, которые поставил в нише за статуей Аполлона, недалеко от дверей фрейлин. Новый вояж шута обогатил подножье статуи ещё двумя горшками. Потом их стало шесть. Рядом Песте аккуратно положил моток бечёвки.