Без вести...
Шрифт:
— Что за войска?
— Говорят, для ведения какой-то партизанской войны на русской земле. Для захвата важных объектов в глубоком тылу. Видишь, что задумали?
— Так, так, — угрюмо проговорил Иннокентий. — У гитлеровцев тоже были такие части, «зондеркоманды» назывались. — Он помолчал, повернул к Хитту взволнованное лицо. — Позвольте и мне открыться перед вами, Леонтий Архипович... Мы с Эллой полюбили друг друга. Нам трудно расстаться, я хочу увезти ее в Россию.
— Что? — вскричал мистер Хитт. — Ты сошел с ума. Я почитал тебя за сына, а ты платишь вот чем, черной неблагодарностью. Эллу я тебе не отдам. Для меня нет жизни без нее... Дочь — единственный родной человек. Не отдам! Ты понял?
— Понял. Но и вы должны понять нашу любовь.
— Не пойму! Не хочу понимать! Тебя не держу, а ее не пущу, выбрось из головы.
Видя, что старик озлобляется все больше и больше, Иннокентий примирительно заметил:
— Пусть Элла сама решит, ладно?
— Элла, Элла! Вскружил девке башку... Она на край света за тобой побежит... А я-то, старый болван, доверился... Приютил варнака...
Хитт свернул в сторону, ускорил шаги. Каргапольцев, напротив, пошел медленнее.
Солнце уже добралось до горной вершины, а духота не спадала. Иннокентий шел вслед за солнцем. «Надо убедить Эллу, — думал он. — Вдвоем мы совладаем со стариком. Понятно, ему нелегко оторваться от фермы... Ну, а если он согласится вернуться в Россию, что тогда? Приезжаем мы в Кабанск. Встречают отец, мать, Гутя. В селе сразу же начнутся пересуды: Кеха Каргапольцев привез бабу из Америки. Бросил Гутю, ждавшую его пятнадцать лет, бессовестный! А вдруг встретит еще сын, Гутя так хотела сына. Нет, Гутя не ждет, не может ждать всю жизнь... Должно быть, родители получили известие: погиб смертью героя. Самолет не вернулся — значит сбит. Летчики гибнут вместе с самолетом... Конечно, не ждет.
А Элла? Она доверчива, предана. Разве можно ее обмануть? Нет, нет...»
Каргапольцев не заметил, как стемнело. Напрямик, по бездорожью, вернулся на ферму. Навстречу выбежала обиженная и встревоженная Элла.
— Ну, где ты пропадал? У меня сегодня, как это... Дурацкое настроение. Хочу в ресторан. Повезешь в Сакраменто? Папа, разреши нам в Сакраменто?
— Не дети, можете и без моего позволения, — ворчливо ответил старик.
Иннокентию стало ясно, что объяснение между отцом и дочерью еще не состоялось.
Они поехали. Машину вел Иннокентий, а Элла сидела рядом, прижавшись к нему. Чтобы не потерять самообладания, он крепко сжимал руль...
Вот и Сакраменто, столица штата.
— Что-то я не вижу здесь богов, — пошутила Элла, когда они заняли столик в ресторане «Олимп».
— А я вижу, — серьезно произнес Иннокентий. — Он незримо для тебя властвует здесь над всеми: веселит, вдохновляет, разжигает страсти, толкает на мерзости... Капитал, вот как зовут бога!
— Ты оказывается сегодня сердитый, — жалобно проговорила Элла. — И скучный. Почему?
Он прикрыл своей широкой ладонью ее маленькую руку.
— Давай веселиться, а серьезные разговоры отложим на потом. Согласна?
Элла весело подмигнула и по-детски тряхнула кудрями.
Заказали обильную закуску, коньяк и шампанское. Элла пила шампанское, подливая для крепости понемногу коньяку. Раскраснелась, стала еще более привлекательной.
Джаз заиграл шумный танец, Иннокентий бережно повел Эллу.
— Я счастлива, милый! — шептала она, обжигая его щеку горячим дыханием.
— Я тоже, — Иннокентий прижался щекой к ее губам.
Певица исполняла песню, будто специально для них. В ней говорилось: «Мы с тобой случайно встретились, мы полюбили друг друга навечно. Жизнь стала светлей и радостней. Ничто не сможет нас разлучить».
Огни внезапно погасли, зал погрузился в полумрак. Тени танцующих расползлись по стенам.
Когда вернулись к столику, на эстраду вышли танцовщицы, под оглушительный грохот барабанов закрутили бедрами.
— Начинается мерзость, — с отвращением произнесла Элла, повернувшись спиной к эстраде. — Уйдем.
Он не стал отговаривать, и машина опять въехала в темень. За городом они съехали с дороги, к кустам.
— А теперь, почему ты сердит? — требовательно спросила Элла.
— Хорошо. Я не привык хитрить, скажу тебе все. Я решил ехать домой, на родину...
— А как же я? — вырвалось у Эллы.
— Подожди... Все по порядку. — Он волновался. — Так вот, смерть Григория... Потом газета с важной вестью. Не могу оставаться здесь, понимаешь? Нас было трое: я, Сергей и Николай... На чужбине теперь я один... Давай поженимся и уедем... туда, к нам.
— Что ты? Я никогда не думала об этом, в голову не приходило.
— Элла, там совсем другая жизнь, люди там лучше, добрее. Все справедливее, честнее. Была бы голова, не пропадем.
— Там настоящий рай, да? — проговорила Элла недоверчиво. — А как же с папой?
— В этом весь вопрос. Сегодня мы говорили, я звал его с нами, туда. Он отказался и разозлился. И тебя не пускает.
— Что же ты придумал?
— А вот поженимся, встанем перед ним на колени... Куда ему деваться, согласится...
— Это слишком! — воскликнула Элла, обняла Иннокентия за шею, горячо проговорила:
— Я люблю тебя. Боже, как с тобой хорошо! Но пойми, мне трудно решиться... Не уезжай, оставайся! Здесь устроим жизнь...
— Нет, Элла, я не могу здесь. Я уже не передумаю. Не сердись, я же люблю тебя.
— Хорошо, дорогой. Дай мне разобраться в мыслях, найти правильное решение...
Еще не одну ночь они ломали голову, но новый день всякий раз отменял решения, принятые ночью...
Все оставалось вроде бы по-прежнему: Элла была ласкова и внимательна к отцу; Иннокентий много работал и молчал; Леонтий Архипович в свободные вечерние часы живее обычного толковал о новых политических событиях.
Однако в действительности доброе согласие, всегда царившее на ферме, было нарушено. Каждый жил своими думами, каждый искал выхода из тупика.
Взрыв произошел неожиданно, вечером, когда Леонтий Архипович принялся за газеты. Элла подкралась сзади, поцеловала его в макушку. Он насторожился: «Это подготовка, сейчас последует какая-то просьба...»
— Па, я хочу поговорить с тобой...
«Ну вот, начинается», — отодвинул газету, взглянул на дочь.
— Кеша собирается в Россию...