Без вести...
Шрифт:
— Он мне говорил...
Каргапольцев поднялся, не хотел им мешать.
— Обожди, Иннокентий. От тебя у нас нет секретов. Садись... В общем, так: хоть и больно мне, но езжай, Иннокентий. С твоей душой ты никогда не станешь настоящим американцем... Чтобы жить здесь, надо быть беспощадным, злым, уметь делать деньги... Ты меня понимаешь? — Хитт остановил на нем смущенный взгляд. — Не подумай, я не гоню тебя. Даже прошу: оставайся у нас навсегда. Но ведь не останешься, знаю.
— Я должен
— Ну, дай бог тебе успеха.
— Па, а если я поеду с ним? На твою родину, а?
— Тебя не отпущу.
— Поедем вместе.
— Стар я, поздно сызнова начинать жить.
— Но я люблю Кешу... И он меня любит. Как же мы расстанемся? Это убьет нас.
— Если уедешь, это убьет меня. Ты об этом подумала?
— Зачем ты так говоришь, папа?
— Отец стал не так говорить, не так поступать... Не нужен стал... Вижу, вы сговорились, решайте без меня...
Хитт толкнул ногой стул, встал, шумно хлопнул дверью.
Иннокентий и Элла долго молчали: нет, старик не уступит, его решение твердо.
— Что делать, господи?
И они приняли решение: утром поехали в Сакраменто зарегистрировать свой брак. «Теперь все ясно, теперь нас никто не разлучит», — с восторгом думала Элла. «Простая формальность и мы станем законными супругами. Законными!»
Они с бьющимся сердцем поднялись по лестнице.
— Сейчас, сейчас, — шептал счастливый Иннокентий Элле.
Их выслушал бесцветный, какой-то безликий человек и ватным, неживым голосом равнодушно сказал, что брак американки с иностранцем, к сожалению, невозможен. Им надо обратиться за разрешением в госдепартамент.
— Как же я поеду в Россию без регистрации брака? Поймите меня, мистер! — взмолилась Элла.
— Я затрудняюсь... — по-прежнему равнодушно ответил служащий. — Мы здесь не даем такого рода справок. Это не входит в нашу компетенцию... Я очень сожалею, мисс... Обратитесь в госдепартамент.
Иннокентий поддержал Эллу, с ней стало плохо. Весь обратный путь она плакала. Увидев ее опухшие, покрасневшие глаза, Леонтий Архипович решил, что между дочерью и Иннокентием состоялось последнее объяснение.
Элла не вышла к обеду. Тягостная тишина поселилась на ферме...
Поздней ночью в комнату Каргапольцева тихонько вошла Элла. Вошла, бросилась к нему, зарыдала. Ее слезы падали на разгоряченное лицо Иннокентия, как холодные дождевые капли.
— Ты не любишь меня, бросаешь...
Иннокентий сел, сердце его разрывалось.
— Элла... — голос у него перехватило. — Элла, я не могу иначе. Пятнадцать лет скитаюсь на чужбине. Вычеркнутые годы... Огромный кусок жизни. Я люблю тебя, Элла... Все наладится, верь мне... клянусь... Ты приедешь в Россию, мы будем вместе.
— Я не верю. Ты не сумеешь добиться. Ничего, ничего не сумеешь... слишком глубока пропасть между нашими странами. Оставайся. Будем вместе...
— Я поеду в посольство...
— Зачем, зачем я встретила тебя? Чтобы потерять?
Лишь под утро она перестала всхлипывать и задремала, уткнувшись головой в его широкую грудь.
Он всю ночь пролежал с открытыми глазами.
Позднее, в салоне мощного воздушного корабля «Боинг-707», Каргапольцев еще раз вспоминал все: и ее обжигающее дыхание, и шепот, и крупные холодные слезы.
Он и сам сомневался в том, что ему удастся добиться разрешения для Эллы: сколько их, непреодолимых препятствий на их пути!
Лишь в Вашингтоне Каргапольцев на время немного забылся.
Неподалеку от здания советского посольства его остановил полицейский, потребовал предъявить документы. Сделав какие-то пометки в записной книжке, полицейский возвратил документы и повернулся спиной к Иннокентию. Его будто больше не существовало...
В посольстве беседа продолжалась около четырех часов: Каргапольцев рассказывал о себе.
Сотрудник посольства, рослый блондин, лет тридцати пяти, Игорь Николаевич, слушал его внимательно, изредка приглаживая рукой свою волнистую шевелюру.
— Что ж, товарищ Каргапольцев, и верно, пора, пожалуй, на родину. Вам бояться нечего: за то, что попали в плен, у нас не преследуют. Даже те, кто сотрудничал с немецко-фашистскими захватчиками, но не зверствовал, теперь амнистированы. А это вы хорошо сказали, Иннокентий Михайлович, что годы скитаний на чужбине — это годы, вычеркнутые из жизни.
Обращение по имени и отчеству, да еще «товарищ» к фамилии — Каргапольцев ощутил как будто физически...
— Что касается Эллы Хитт, тут дело трудное. Прямо скажу, выезд ей, очевидно, госдепартамент не разрешит.
— Может быть, потом? — с надеждой спросил Иннокентий.
— Потом? Конечно, трудно предсказывать... Да, а деньги у вас есть? Возьмите немного. Вот тут напишите, заполните анкеты и недели через две-три, думаю, получите документы, чтобы домой. Может, и о ваших близких что-нибудь сообщим вам.
Он проводил Иннокентия до двери и вдруг сказал:
— Такой здоровенный русский мужичище и вдруг столько лет шляется под чужими окнами, а?
В посещении посольства для Иннокентия не оказалось ничего трагического. Ничего мучительного. Ничего страшного. Через несколько дней Игорь Николаевич сказал ему:
— Ждите вызова, Иннокентий Михайлович, Элле и ее отцу... Как его? Хитту, — Игорь Николаевич весело рассмеялся, — передайте мой привет. Они, видать, неплохие люди, с русской душой.