Без возврата (Негерой нашего времени)
Шрифт:
Андрей Иванович привычно облокотился на поручень, закурил и побарабанил задником шлепанца по отзывчивому кафелю пола. Он нервничал — и потому, что надо было сказать Ларисе о сокращении, и потому, что у него за спиной похрустывал газетой птенец… и потому, что после недолгого отрешения от прежней жизни он чувствовал, как она опять неумолимо затягивает его. Двор полнился вечерними звуками: кричали дети, урчали машины, лаяли собаки, поскрипывала карусель. Небо было синим, пустым; всё вокруг казалось насквозь просвеченным солнцем. “Хоть бы дождь
Лариса и Настя вышли из-за поворота.
Они шли держась за руки; Лариса была в светло-зеленом, Настя — в белом и голубом. Андрей Иванович вдруг подумал, что не знает, во что они одеты: в платья? в юбки и кофточки? может быть, на Насте передник? хотя нет, какие сейчас передники… Издалека они показались ему совсем маленькими — среди огромных, вздыбившихся эркерами домов, под огромным пылающим небом, рядом с обгоняющими их огромными автомобилями… — и непонятная острая жалость вдруг стиснула его сердце. Около детского сада Настя помахала ему рукой, и он торопливо помахал ей в ответ. У Ларисы обе руки были заняты — она несла сумку.
Андрей Иванович подождал, пока за ними не захлопнулась парадная дверь, потушил окурок и с сильно забившимся сердцем пошел в переднюю. Птенец из своей коробки что-то проворчал ему вслед.
Через минуту со скрипучим вздохом подъехал лифт. Остро застучали Ларисины каблуки. Лязгнула наружная дверь. Андрей Иванович услышал: “А вот я у папы спрошу!” — и открыл внутреннюю.
— Привет, — устало сказала Лариса.
— Привет, — бодро ответил Андрей Иванович и взял у Ларисы сумку. Сумка была тяжелая. “Поскорее бы уже всё сказать…” Настя проскользнула мимо него, на ходу сдирая с плеч рюкзачок.
— Папа, как пишется “набок”?
— Набок?…
— Я написала вместе, а Галина Степановна поставила четверку. А я сама в книжке видела: голову набок, вместе!
— М-м-м… надо посмотреть в словаре.
— Если даже неправильно, не вздумай ничего говорить учительнице, — сказала Лариса.
— Ну почему, если неправильно?
— Потому! Потому что она обидится и будет к тебе придираться.
— Она не будет… ну ладно, ладно! Папа, посмотри!
— Сейчас, — сказал Андрей Иванович и посмотрел на Ларису. У Ларисы дрогнули брови.
— Что случилось?
Андрей Иванович помедлил.
— Меня сократили.
— Как?! — изумилась Лариса — и от этого ее горячего, искреннего изумления Андрею Ивановичу стало легче.
— Позвонил Жуков, сказал, что академик приехал злой, психанул — и начал всех вычеркивать… Вычеркнул чуть ли не десять человек, — добавил Андрей Иванович, хотя Жуков ничего ему об этом не говорил; в отделе предполагалось сократить семерых.
— Папа, на какой полке словарь? Я сама посмотрю.
— Подожди, Настя, — сказала Лариса.
— На… третьей снизу, в левом шкафу, — сказал Андрей Иванович.
Настя побежала в комнату. Лариса вздохнула,
— Ну и… черт с ними, Андрюша. Не расстраивайся. Если уж тебя сократили, значит, там…
— Кр-р-ра-а!!! Кр-р-ра-а!!!
— Ой! Ворона!… — пискнула Настя.
Андрей Иванович дрогнул. Лариса нахмурилась.
Настя с радостно-испуганным визгом выскочила из комнаты.
— Она как прыгнет на меня из коробки! клюнуть хотела! Страшная такая!…
Андрей Иванович со свистом втянул в себя воздух и страдальчески сморщился.
— Ты… ты понимаешь, Ларочка… ну не смог я его вынести. Пусть… посидит пока. Он же не может ходить…
— Кр-ра!… Кр-ра… Кра…
Птенец угасающе крякнул еще несколько раз — и умолк.
— Я же его не насовсем оставил, я же не сумасшедший. Он через пару недель станет на ноги, полетит, и я его отпущу…
— Через пару недель? — тихо сказала Лариса.
Андрей Иванович виновато исподлобья посмотрел на нее.
— Я в “Жизни животных” читал…
— Ты вообще понимаешь, о чем ты говоришь?
Он замолчал, подавленный и ее голосом, и ее взглядом.
— Две недели она будет каждое утро просыпаться и орать в четыре утра? Я сегодня спала три часа — ладно, черт со мной, ворона важнее. Но у нас дочка, она заикается; невропатолог сказал, что для нее сейчас самое главное — это не волноваться. Это хороший сон… она будет из-за вороны каждый день просыпаться в четыре утра?! Один ты у нас будешь спать, потому что теперь тебе даже на свою работу ходить не надо? Я уже не говорю о том, что это глязь, зараза. Ты хочешь, чтобы у Насти была рожа, как у Первухиной, и ее — с ее заиканием! — отвезли в эту тюрьму, инфекционную больницу?
Настя заглянула в комнату, стоя на одной ножке и держась за косяк.
— Смотрит…
— Кр-ра!…
— Ай!
— Лариса, ну подожди, ну что ты говоришь, — с тоскою сказал Андрей Иванович. — Ну что ты думаешь, я совсем уже изверг или идиот? Ее достаточно накрыть тряпкой, и она будет молчать хоть целый день. Разве ты не знаешь, что птицы молчат в темноте? Всех птиц накрывают, если они начинают кричать. И грязи никакой не будет, я буду ее убирать… ну жалко же, Лариса! Мне этот птенец нужен не больше, чем тебе… мне вообще не до него, мне выть хочется! Но нельзя же так…
Лариса вздохнула, взяла сумку и ушла на кухню. Андрей Иванович почувствовал огромное облегчение; он прошмыгнул в свою комнату и торопливо накрыл Каркуна рубашкой.
— Папа, а что, ворона у нас будет жить?
— Да, заинька, недолго, — шепотом сказал Андрей Иванович, косясь в сторону кухни. — Подрастет и улетит…
Вышла Лариса, с сигаретой в руке.
— Настя, иди в комнату, включи телевизор. — Настя ушла. Лариса щелкнула зажигалкой. — Ты мне обещал, что вынесешь ворону?
У Андрея Ивановича заныло сердце.