Безбилетный пассажир

Сименон Жорж

— Прекрасный денек, сэр…

— Особенно прекрасный, Мак, потому что по вашему совету я действовал быстро…

— Может быть, чересчур быстро, сэр…

— Что вы хотите сказать?

— Здесь не выигрывают по тридцать тысяч франков и больше за вечер. Об этом только и разговор сегодня… Комиссар послал в Париж телеграмму…

Виски майора приобрело привкус картона.

— Доктор заходил рано утром…

— Что он сказал?

— Сначала возмущался, что вы пошли в «Яхт-клуб»… Он сказал: «Даже не осмелился мне признаться…

Заявил, что идет спать…» Он ревнует, понимаете? Я знаю не все. Мужену не обязательно появляться в городе, чтобы видеть всех, кого нужно, поскольку эти господа собираются в «Моане». Комиссар там был.

— Когда?

— Вчера днем… По поводу радиста. Кажется, они говорили только о нем…

Наверняка речь шла и об Оуэне, иначе зачем комиссар пришел вечером в «Яхт-клуб»?

— Я знаю от телеграфиста, что он отправил телеграмму в Париж, в полицию. У вас никогда не было с ней недоразумений?

Ему только показалось? Или Мак-Лин уже переметнулся на их сторону?

— Никогда, Мак…

— Тогда все в порядке… Если завтра будет пароход, я вам скажу.

— Понял… Только я не уеду…

— Вы по-прежнему не слушаетесь чужих советов?

Подумать только, теперь все зависело от случайности! Оуэна ни разу не «засекли» в игорных залах, как это бывает с профессионалами, которым потом запрещают появляться в казино и клубах.

Его ни разу не ловили с поличным.

Ни разу? Всего один раз. Больше двадцати лет назад. Одно из самых неприятных воспоминаний его жизни.

В тот раз он сам был виноват, он рискнул появиться в чужой среде — в маленьком казино на атлантическом побережье Франции, в Фура.

Ему нужно было проехать до Руайана, всего сотню километров, и там он попал бы к своим. Ему показалось забавным потягаться с буржуа из Ля Рошель, в основном рыботорговцами с пухлыми бумажниками.

Его поймала женщина лет пятидесяти, торговка рыбой. Она проводила в казино ночи напролет и буквально схватила его за руку.

— Мсье мошенничает… — заявила она в торжественной тишине. Там же был инспектор полиции. Они остались наедине.

— Я считал, что вы осмотрительнее, майор Оуэн. Вы ставите меня в затруднительное положение.

И впрямь ему удалось тогда все уладить? Теперь, через двадцать лет, он не был в этом уверен. Он возместил ущерб, пригласил инспектора назавтра и ушел с ощущением, что они поняли друг друга.

— Ужасно, если заведут дело, правда?

Он заплатил прилично. С тех пор ничего не слышал об этой истории; случай ни разу не сводил его с этим инспектором.

Означало ли это, что тот не подал рапорт? Крохотный листок бумаги на улице Соссэ — и завтра комиссар в Таити получит утвердительный ответ.

— Не знаю, что посоветовать, сэр… Тем более что я не в курсе, зачем вы здесь…

Так! Мак-Лин предавал его, это было ясно. Он старался красиво это обставить, был огорчен. Но прежде всего он — коммерсант и, как все владельцы баров, наверное, имел обязательства

перед полицией?

— Здесь все, как на ладони, я вам уже говорил, все друг друга знают…

В этот момент доктор толкнул дверь бара. Оуэн не обернулся, но увидел в зеркале между бутылками его отражение. Бенедикт поколебался и, думая, что его не заметили, закрыл дверь и ушел.

— Еще виски, сэр?

Он выпил два стакана, один за другим, потому что решил пойти помериться силами с Альфредом Муженом.

И он ни в коем случае не должен был отправиться туда с ощущением, что проиграет.

VII

Здесь не было ни дворика, ни сада, ни изгороди. Вокруг — ровные, гладкие стволы кокосовых пальм, а метрах в пятидесяти — лагуна и пироги, лежавшие на песчаном берегу.

Поднявшись на веранду, Оуэн покашлял, чтобы его присутствие заметили, и тотчас увидел за стеклом силуэт голого мужчины, брившегося перед зеркалом. Мужчина — с кисточкой в руке, на щеках мыльная пена — подошел к окну взглянуть на посетителя. Он крикнул, обернувшись к двери в другую комнату:

— Лотта!.. Тут кто-то пришел.

С веранды дверь вела прямо в гостиную, в глубине которой находилась другая дверь — в кухню. Оттуда показалась Лотта — голые ноги в шлепанцах, махровый халат с чужого плеча. Волосы распущены. В руке она держала сковородку.

— Войдите! — в свою очередь крикнула она.

Стоило переступить порог, тотчас же пропадало ощущение, что находишься на Таити, что деревья вокруг — кокосовые пальмы, а в водах лагуны скользят радужные блики; в доме пахло кофе, яичницей, и эти запахи вытесняли сильные, слегка пряные местные ароматы.

Было одиннадцать утра, наверное, майор застал бы эту парочку в том же виде и в Панаме, и в Марселе, и в Париже. Эта вульгарная простота была всюду, где бы ни находился Мужен, и он еще нарочито подчеркивал ее, не только потому, что это было проявлением его вкусов, но и потому, что он как бы защищался ею от всех превратностей судьбы.

Гостиная была совершенно безликой. Всюду царила эта убогая простота: круглый стол, стулья с плетеными сиденьями, некоторые — со сломанными перекладинами, на стенах — дешевые аляповатые картинки.

Не обращая внимания на посетителя, которого он, конечно, видел через приоткрытую дверь, и на то, что Оуэн тоже видел его, Альфред крикнул Лотте:

— Ты предложила ему сесть?

— Садитесь, майор.

Она была неумыта, ненакрашена. Кожа у нее на носу блестела. Она недоверчиво и сердито поглядывала на Оуэна.

На Мужене были только короткие шорты цвета хаки. В раздетом виде он оказался крепким, коренастым, чуть кряжистым. Тело было на удивление белокожим и густо заросшим волосами. На левой руке — сине-красная татуировка: якорь, буквы, цифры. Он брился не механической, а опасной бритвой, которой изредка проводил по кожаному ремню.