Бездельник
Шрифт:
Ангара-Ангара - родина моя.
Богучаны-чаны-чаны - эвенкийские имена.
Нас никто не освещает, как ангарская вода.
А вода здесь благородна - из Байкала к нам течет.
А зима у нас холодна - пятьдесят с лишком дает.
Богучаны-чаны-чаны -
Вот дождемся, и нальется яркий алый свет.
Вот дождался, настрадался наш народ.
Кто не знает это время, никогда он не поймет.
И зальет родны места вмиг ангарская вода...
***
Дима разбудил меня рано утром. За окном еще не рассвело. Хорошо спалось на топчане на кухне!.. Скромно позавтракав, стали собираться. Дима сегодня уезжает в Канск, и я решил, что мне тоже пора домой. Захожу в спальню попрощаться с Надей и малюткой, спящей так крепко и чисто, как спят только в детстве.
– Надеюсь, я вам не сильно докучал...
– шепчу.
– Да перестань.
– шепчет Надя в ответ, по глаза накрывшись простыней. Она сидит на кровати со стороны стены.
– Мы с Антониной Федоровной очень рады были, ну и с Димой... Когда месяцами ничего не происходит, свято ждешь таких дней...
– последнее она произносит едва слышно.
– Ну ладно, с богом!
– И обнимает меня одной рукой, другой придерживая простыню.
– Пока... спасибо еще раз.
Надя махнула, улыбаясь глазами.
У Диминой стороны кровати навалено немало книг. Образцовая библиотекарская каталогизация... шутка. Покидая комнату, замечаю стоящую на полке серванта фотографию Димы в военной форме.
На улице моросит дождь, природа отдыхает после долгих жарких дней. Оглядев подворье, выхожу за ворота. Заспанная Антонина Федоровна стоит рядом с сыном, ожидающим, пока прогреется "волга", а на самом деле - когда я, наконец, выйду.
– Ладно, Христос с вами!
– говорит она, обнимает и целует нас.
– Не лети смотри, сломя голову!
– Ну, мама...
– Ох, какой же ты все-таки худой, тятяшный ты мой!..
– и крепко обнимает меня снова.
– Еще раз спасибо вам большое!..
– смущенно выдавливаю я. Когда ты действительно благодарен кому-то - невозможно подобрать слов, все они кажутся пустыми...
– Ва-а-ай!
– улыбаясь, машет Антонина Федоровна.
– Так, все, мам, ехать надо...
– командует Дима, целует мать и садится за руль.
– До свиданья...
– говорю я в последний раз, и мы трогаем по грязной дороге.
За ночь в бане моя одежда просохла, и теперь мне тепло и уютно. Дима курит, задумчиво бороздит лужи и туман.
Мы пересекаем Чадобец. Я смотрю в сторону бывшего места своей стоянки, мне даже кажется, что могу разглядеть кострище, и мысленно прощаюсь, скорее всего - навсегда. Поселок исчезает за нашими спинами.
– Ты служил что ли?
– решительно, но аккуратно спрашиваю я.
– А ты?
– посмеивается Дима.
– Не пойман - не призывник.
– Ну а я был пойман.
– А... в каких войсках?
– я стараюсь использовать верную терминологию, дабы казаться хоть немного не таким смешным со своими нелепыми расспросами и чувствовать себя не так неловко.
– В инженерных, в стройбате, короче...
– Тут где-то?
– Не-е. сначала в Невинномысске, а потом как в Сибири мороз хренакнул, так нас повезли вообще аж под Иркутск - в тайгу, чтобы железка из нас мужиков делала и защитников...
– В мороз-то самый вариант, КПД выше всего...
– Это да!
– рассмеялся Дима. Вообще, чтобы нам легче служилось, начальство относилось к нашей службе с юмором - так уровень напряжения снижается...
– В смысле?
– Ну, к примеру: им жопу морозить-то не очень хотелось, а то простатиты, все дела... Они из дедов несколько человек за паханов оставили, а сами смылись. "Можно все, но без палева". Хоть стволы забрать догадались...
– А те начали чудить?
– Ага, в тех юмору больше оказалось. Сначала они просто перестали работать - к этому мы отнеслись еще нормально, потому что другого мог ожидать только идиот. Потом они стали постоянно варить чефир, огромные запасы заварки к этому явно располагали, знаешь - будто нарочно столько привезли... Мне бы на всю жизнь столько хватило... Потом они надавали пиздюлей повару-буряту и теперь самостоятельно решали кому и сколько давать. Вокруг них сразу стала формироваться группка шохичей, причем исключительной отмороженности. Прямо конченых. А мы тем временем шпалы шпалили - ложили и все-такое прочее. Фишка в том, что дедушки в один из разов так мощно чифирнули, что удодокали одного из своих. Наутро, конечно, сначала пересрались...
– Охереть...
– Ты слушай дальше, здесь второй акт начинается... Тут у них фляга-то окончательно и засвистела: окоченевший трупик они решили объявить дезертиром. Нашли добровольцев - меня и кореша моего, и сказали в насыпи яму рыть. Стою я, значит, ломом гравий долблю, а сам думаю: "Вот сломаю тебе сейчас, сука, хребет как нехрен делать и рядом ляжешь..." Да только рядом как раз таки мог лечь кто угодно, кроме него. И ведь понимаешь, что их меньше, что было бы желание, но каждый раз вспоминаешь, что в полку-то настоящих мужиков смирных прибыло... "убедили их наконец не гордиться", блядь... Вот здесь-то и становится страшно... Короче, жесть началась полнейшая, как хотели, так и развлекались. Двое из шавок, это мы уже после узнали - даже вые... изнасиловали, короче, одного из наших. Мужика сделали. А мой корешок... короче, совсем ему стало невмоготу. Он взял ночью облил несколько пальцев водой, а когда они окоченели - топором рубанул. На правой руке - все, кроме безымянного и мизинца. Думал, дурак, комиссуют, ну да - комиссовали, только уже потом, когда нас оттуда вывезли - мы в казарму, он - в суд... А когда дедушки доели почти всю жратву, мы, следовательно, должны были снегом питаться. И все это спокойно... стоически, блядь, приняли! И продолжали работать! Это был цирк уродов! Мы даже силки ставили на зайцев, собаку сожрали однажды! Всё делали, особенно хорошо получалось смиряться и повиноваться!.. Деды, естественно, начальству о том, что нам жрать нечего, ничего не сообщали, ждали, когда официальный срок придет. Потом недоумевающе доложили, мол, групповое дезертирство ночью случилось. Ага, в насыпь вдоль железки. Я после всего этого с пневмонией отдыхал... Вот так вот, короче, закалялся наш характер. Можете меня бабой считать, но вертел я такую школу жизни и любую мразь в военной форме. Один из тех дедов, кстати, тот, который своего кореша замочил, сейчас уже, вроде как, офицером где-то промышляет...
– И все, естественно, молчали? Хотя, мне-то легко говорить...
– Секёшь... Если у меня когда-нибудь родится сын, сдохну, но в армейку он не пойдет. Нормальному человеку там делать нечего. А те, кто с пеной у рта доказывают, что только чмошники не служат, гомосеки и те, кто мамину юбку больше родины любит; что только армия учит, например, настоящей дружбе - все они прошли тест на моральных уродов на отлично... И если страна утверждает, что мерило любви к ней - этот мрак, то к черту - объявите меня в измене всем таким государствам: "по родной стороне пройдусь стороной"... Такие дела.