Бездельник
Шрифт:
– Напиши книгу и назови ее "Мхи Сибири" - подкалывает брат.
– Или "О мхах".
– Будешь мошистом...
– Мохологом...
– Моховиком...
Склон заселен соснами, рябиной и шиповником. Кругом множество хвороста. Напрашивается костерок. Но мы идем дальше.
– Я бы хотел быть деревом, - задумчиво говорит брат, - стоишь себе, ничего не делаешь, никому не мешаешь, фотосинтезируешь... офигенно!
– Ага, а потом приходит чей-нибудь сосед и срубает тебя на хер.
– Тогда - камнем. Вообще круто.
– Я - камень в лесу. Сегодня ничего не произошло.
– А прикинь, если мы их кидаем, а им больно. Мы по ним идем, а они такие: "ай...
– Ага, и сидеть дохнуть на цепи.
– Домашней собакой, а не сторожевой. С нормальными хозяевами.
– У собаки - хозяин, у волка - бог.
– "Волк внутри меня рвется на свободу, / человек внутри волка стремится вернуться в клетку!"
Потом находим корягу, похожую на бычий череп (ну хоть не на бычий цепень). "Она классно пахнет!" - сообщает брат. Внизу все бежит река - мы слышим ее. Склон становится еще круче, тропа упирается в густые заросли и исчезает. Вот тут-то брат и понимает, что его облачение самое правильное и подходящее - уж точно лучше, чем шорты и голые руки. Пробираемся сквозь черемуху и непролазные кусты, стараясь не выколоть себе глаза и не улететь вниз. Медленно, но верно.
– Расскажи об этом кабинетным подагрикам!
– говорю я.
Минуя змеиные норы, долго и трудно движемся вдоль и вниз по склону, иногда отдыхая. На камнях растут совершенно прекрасные суккуленты, трава колючая, совсем другая. "Подохнем тут, и никто нас никогда не найдет!" - весело замечает брат. А у меня и впрямь такое чувство, что мы едва ли не первые, кто пытается прорваться сквозь эту нетронутую зеленую полосу препятствий, сквозь линии обороны природы на подступах к вершине.
Во время остановок чудесно лежать и глядеть на волны тайги впереди. Все вокруг уверенно говорит о том, как ему все равно на любые наши жалкие ворошения. "Я не испытывал ненависти к обществу, поскольку не имел к нему отношения". Как можно все это променять на уверенную поддержку отнюдь не дружелюбно настроенной бесконтрольной данности, которая, тем не менее, если каждого спросить лично и наедине - никому не по нраву (кроме всем известного ряда лиц, так м'ы и не сможем выйти с ними на связь...). Змея кусает свой хвост, причем - выдуманный, но, как известно - фантомная боль сильнее...
Наконец выходим к тропе, бегущей в ложбине, и она выводит нас к реке. На берегу - ржавая насосная станция, чуть дальше - замученный трансформатор, ее питающий.
Полазав вокруг - начинаем восхождение на последний холм. Из него лезвиями торчат скалы. Сгущаются тучи - небо хмурится, поднимается сильный ветер с накрапывающим дождем, а я все молю, чтобы он дал еще немного времени. Делаю пятнадцать-двадцать шагов, и сердце норовит выпрыгнуть из груди, а брату хоть бы что - скачет себе огромными шагами вверх и в ус не дует.
Забравшись на вершину - осматриваем округу. Все никак не могу отдышаться. Тайга внизу колышется под натиском ветра, который в итоге нас и прогоняет.
Дождь расходится окончательно. Мы направляемся дачами домой. Иногда я наблюдаю за тем, как с полей панамы скатываются капли. Домики, намокая, становятся еще красивее. Брат ест все, что выглядывает из-за оград.
Вернувшись - стаскиваем сырую одежду, я затапливаю печь, машинально посчитав при этом количество оставшихся спичек. Брат в одних трусах валяется на диване - ему все лень - хмурится, ведь даже телевизора нет.
– Давай откроем дом?
– Зачем? За телевизором?
– подзуживаю его.
– Да чё ты!..
– обижается и ненадолго замолкает.
– Давай откроем.
– У меня ключей нет.
– Не может быть.
– Отстегнул, чтобы соблазна не было.
Брат снова морщится.
– Я тут "Чемодан" прочитал.
В полном недоумении я удивленно приподнял брови:
– НЕУЖЕЛИ?! Ого! Да я восхищен! Спасибо тебе, Отец Небесный!..
– Смотри не обосрись.
– злобно отвечает он.
– Понравилось?
– Да, серьезно.
– Говна не посоветую! Расскажи, что именно.
Он думает-думает, а потом с радостной хитрецой выдает:
– Рассказывай! Рассказывай! Чего же тут рассказывать?! Хули ты мне, сука, плешь разъедаешь?! Могу ведь и тебя пощекотить!
– Интеллектуальненько!
– рассмеялся я.
– И первый мне понравился - про носки.
– брат вернулся к суровой насупленности.
– Да там все хороши.
– Ага.
Я разложил в парилке сушиться вещи. Дождь за окном все молотил. Брат дальше лежал, так и не одевшись, а потом и вовсе уснул. Я же - вышел на веранду, открыл настежь дверь, впустив растворенную в воздухе благость. И сел за стол.
Вечером брату надо было уезжать. Он собрался и, меся грязь, мы двинули на станцию. Мне - в резиновых сапогах - все равно (а вообще - ничего видок: патлы, дедова брезентуха и эти самые сапоги в завершении шорт), а вот стремящийся на паровоз науки студент скачет матерящимся козлом.
Не доходя магазина, видим пару - держатся за руки, хихикают; мы идем чуть позади; и вот рядом с ними равняется убитый "степвагн", из окна выглядывает лысый голый по пояс мужик и сипит:
– ...как приятно, что возвращается эта тесная связь мужчины и женщины... такая... такая...
– он отпускает руль и, высунувшись в окно, трет щепоти пальцев в муках слова.
– Чистая?
– пробует паренек.
– Да, точно, чистая! Чистая связь, понимаете? Не в каком-то там смысле... А что за ручку идете и без всякого там пивка!.. Не потеряйте друг друга!..
– и уезжает, однако вскоре тормозит у магазина.
Мы входим внутрь. Пара - тоже. Брат берет тархун. Мужик - водку и хлеб. На улице он вновь обращается к своим новым знакомым:
– Ребята, вы же интернетом владеете? Великую Тартарию знаете?.. Обязательно посмотрите! Нет никакой России. Была Великая Тартария. Ты, - он указывает пальцем на парня, - русский тартарин. Я - чечен-тартарин. Узбеки и все эти - шелуха... Не было никакого Татарского иго. Не было Великой Римской империи. А что самое интересное - Великая стена: там бойницы направлены в сторону Китая, это мы защищались от супостата!.. Нам не дано до конца это раскопать, вы - молодые, вы сможете. И тогда начнется Четвертая Мировая война. Меня Анатолий зовут. Можете просто - Семеныч... Никакой там не дядя, не тетя - просто Семеныч... Мы взрослые люди - вам девятнадцать, мне - сорок два, какая разница?..
А мы все топаем вниз и уже ничего не слышно. Озеро покрылось дымкой, утки спрятались в камыши. На станции брат покупает билет, возвращаемся на перрон. Народу почти нет. Я всматриваюсь в полосу вырубленной под ЛЭП тайги, едва различимую вдалеке, вспоминаю былое. Чуть правее из зеленой стены выглядывает труба Лесхоза.
Подходит электричка, брат запрыгивает внутрь и, когда закрываются двери, демонстрирует в окно тамбура, широко улыбаясь, средний палец. Смеюсь...
Стук колес, пронесшись по округе эхом, стих, уйдя за свистом рельсов. Пути опустели. Я выдыхаю, еще раз оглядываю с высоты деревню и бреду обратно, пока небо тем временем теплеет рыже-брусничным пламенем.