Бездельник
Шрифт:
Дорога становится в два раза шире, вдоль обочины струится, ныряя в водосток, содержимое прорванных труб в частном секторе, остатки которого затаились по ту сторону монолитных спин свежих новостроек и теперь едва ли не только так напоминают о себе. Ветерок расчесывает газон, тревожа опавшие с дичек листья, что кружатся бок о бок с человеческим сором. От ларьков с шаурмой за несколько метров тянет снедью - есть, да не по твою честь. Подле них - бизнес-центр с дорогим автомобилями у ног его и серьезными МУЖЧИНАМИ, что увязли в сигаретном дыму и алмазной пыли на входе и, кажется, не находят сил выбраться. А я шагаю дальше - к ГорДК, вокруг торгаши от мала до велика, хвалящие свой товар: бесконечную зелень, чернику, начавшуюся облепиху, морковь, свеклу, кабачки, тыквы, на которых
Когда эта кисельная круговерть выплевывает, становится будто бы даже свежее, ветер обдувает вспотевшую под рюкзаком спину и хлещет по лицу запутанными волосами. Еще дальше - стадион, заправка, где прогнившая "девятка" провожает десятком глаз с плещущейся в них ненавистью. Здание суда, рынок в низине через дорогу от замороженного недостроя станции метро, где раньше было озеро. Теперь - вверх, мимо отдела УФМС к "Строителю", сквозь дорожную пыль по правой - повернувшейся к солнцу - стороне взлетной полосы Тотмина. От ТЭЦ - повернуть к мосту, что раскинулся поверх железной дороги, окаймленной гаражами. На подвалах у автостоянки что-то варят бездомные, развалившись на собранных со всей округи диванах и креслах, звучат смех и похабщина - хороша жизнь.
Тень опускается все ниже. А ты берешь от заправки влево и долго шагаешь вперед мимо сервисов, шинок и одиноких фруктовых палаток у обочины. Вокруг склады, деревянные халупы, а когда минуешь кольцо и остатки завода "Зубр" - новостройки, возводимые с космической скоростью, подминающие округу. Их пустые глазницы уже застеклены.
Наконец - озеро Мясокомбината, проходишь мост, и черная линия перечеркивает город. На другой стороне - хижина стариков, построенная из всего подряд в поле, которое раньше китайцы засаживали капустой, а когда земля истощилась - ушли, оставив после себя только скелеты теплиц. Первые несколько лет стариков гоняли с места на место скупившие землю для промышленных нужд различные деятели. Устав, деды, в конце концов, перешли через дорогу и вот уже около года их никто не тревожит. Старика можно часто встретить катящим за собой вдоль обочины тележку с огромной пластиковой канистрой воды.
Понаросшие строительные базы разят, в том числе, и куриным перегноем. Каждый раз, оказываясь в этих местах, вспоминаю, как мчались здесь с братьями после той одиссеи к ГЭС.
Устремляюсь от дороги в дачи - шум трассы постепенно сходит на нет, вступает иной оркестр, один из лучших: шуршание шагов по проселке, дуновения ветра, редкие возгласы собак и другой живности. Спокойствие и птицы. Иду там, где больше заросших брошенных участков с покосившимися когда-то сделанными на скорую руку изгородями: бурьян, почерневшие от рук времени - дождей, снегов и зноя - доски или брус, и в глубине - туалет да, может быть, сарай. Иногда посажена картошка. По углам заборов - густые заросли одичавшей малины. Узкая размытая дорога с глубокой колеей, вдоль нее - старые столбы с обрывками проводов. Дружелюбно помахивают широкополые лопухи.
Упираюсь в странного вида домишко: я наблюдал, как в течение долгого времени хозяин - возрастной мужичок - строил его лишь трудом своих рук и, кажется, из того, что было; обшитое дранкой жилище в итоге получилось любопытное - в форме восьмиугольника с большими окнами по кругу и трубой посередине; оно немного напоминает беседку, которую вдруг утеплили и стали в ней жить. Может, это какой-нибудь энергетический ловец? Храм солнца?.. Совершенно точно можно сказать одно - этот дом не может не отражать нрав своего хозяина и в этом его великое преимущество.
Сворачиваю направо и выхожу к большому озеру. А небо тем временем теплится, клонясь к закату. Умываюсь и сажусь на щебень. Приятно обдувает ароматный вечерний ветер. Ноги сладко чуть гудят, будто благодаря за передышку. И тень уже совсем рыжеет горячим светом, и даже облака теперь залиты ею. Вот вам и "пейзаж с наводнением". Вскоре начинает легонько накрапывать дождь - добрый и светлый, едва слышно постукивая по полям панамы.
Дорога ведет вверх и влево. Славно пахнет печной гарью. Пока иду - разглядываю дома, все так же пытаясь по внешнему облику определить хозяйский нрав... привычки и склад ума. Вот жилища-ровесники, но одно - сгнившее и покосившееся, не в пример другому - будто бы вчера построенному, во дворе которого мужик накрывает брезентом старый "юпитер" с люлькой. В чем же здесь на самом деле секрет? Спросите жителей кирпичных дворцов без труб, где большая часть комнат простаивает, а домашние отгородились в двух-трех, в которых они могут поддерживать тепло и чистоту без посторонней помощи.
От дождя грунтовка постепенно темнеет, воздух наполняют новые оттенки - глубокие и с богатыми обертонами. Перейдя асфальтовую дорогу, ведущую к трассе - иду низом, вдоль реки. Птицы прячутся в заросли, переговариваясь друг с другом или же созывая деток домой. Посреди луга валяется старая "семерочная" дверца, зачем-то переворачиваю ее, поддев ногой, и она глухо хлопается наземь. Ладонью стряхиваю с панамы скопившиеся капли.
И вот передо мной то самое озерцо, где весной я спасся. Гладь чуть дрожит от дождя, трава коротко выщипана обыкновенно пасущейся в этом месте живностью: нередко я натыкался здесь на большое стадо под сотню голов: козы, овцы, коровы; хор голосит на все лады, особенно выделяется овечий - будто детский плач, даже жутко; дирижер этого оркестра - низенький бородатый старичок в смешной рыбацкой жилетке и широкополой соломенной шляпе, из-под которой выбиваются длинные белые волосы - он забирается чуть повыше и следит, опершись на палку и почитывая "Сад и огород" или какую другую газету, напялив большие очки с толстенными стеклами; когда приходит время, он гонит стадо дальше, помахивая своим посохом и покрикивая высоким голосом: "эй! а ну! пшли! пшли!" и все шагают к озеру напиться, подгоняемые лохматой шустрой собачонкой.
Здесь-то меня и застал закат, оставив час до темноты. Шурша травой, взбираюсь в гору, последний раз бросаю взгляд в сторону дрожащего в серой дымке города и уверенным шагом все дальше отдаляюсь от него. Дорога вьется, периодически ныряя в низины и огибая пролески, вдоль широких полей, что растянулись вокруг насколько хватает глаз - здесь, по правую руку; слева вдалеке трасса и такие же поля, однако с заводом стеклопакетов и мертвенно пустым коттеджным поселком "Георгиевский квартал", где есть все коммуникации, самостоятельно дотянутые аж из города, но нет ни одного жителя - разноцветные дома, открытые всем ветрам, медленно тускнеют и рассыпаются, ведь не может жить то, в чем нет жизни; единственная функция, которую они смогли осилить - опоганить землю и виды.
Там, где поле оставлено под паром - высокий бурьян волнами колышется от ветра. Кажется, будто он - ветер - подхватит и тебя. Дождь постепенно расходится, а я ору во все горло песни, во всю окружающую широту:
"Откуда нам знать, что такое листва, если все дерева разошлись на дрова,
Откуда нам знать, что такое война, если мы не знаем мира?!
Но тает нектар на медовых устах и девочка в белом считает до ста,
Изогнувшись как лира, и смотрит на меня с укором!.."
Гимн бездельничьих хожений! И танцую, кружась, чуть присев и широко раскинув руки, и едва не падаю, поскользнувшись в грязи. Бегу со всей мочи, вспугнув глухаря - он взмывает, расправив крылья, и несколько мгновений летит совсем рядом, после чего устремляется ввысь. А мне уже пора достать свое полиэтиленовое пончо ярко-голубого цвета, что я и делаю, и теперь становится теплее - уже не продувает ветер и не так мокро, не считая щиплющих от дождя голеней и коленей. Небо на линии горизонта светится морской водой, и, несмотря на тучи - не так уж и темно, и пока еще даже не стало страшно.