Бездельник
Шрифт:
Коровка взлетает с пальца, я смотрю ей вслед, пока она не растворяется в облаках. Может, она улетела домой? ВЕРНУЛАСЬ?..
Если солнце ненадолго прячется - сразу становится холодно...
11:56 - снова солнце.
11:57 - пролетает стая щебечущих птиц.
11:58
11:59 - я хватаю минуты.
Зенит.
Если все осталось, как прежде - в городе ударяет пушка.
Скала - словно множество полок, использую одну из них, чтобы положить бумагу и ручку.
А бабушка все еще с нами - когда натыкаешься в холодильнике на приготовленное ею варенье или аджику, или находишь в кармане список, выведенный ровным красивым почерком, таким
Поднялся ветер, налетел на солнце. Подходя к дому, я увидел на дереве птицу. Вблизи она оказалась грязным черным пакетом, конвульсирующим, будто глистатая рыба.
Часть IV: Зима
"Только скажите мне, господин хороший,
отчего это даже и при великой радости человек
не может скорбей своих забыть?"
Вечером мы сидели в столовой "Родина", что через дорогу от "педа" и центрального рынка. Мы - это в очередной раз возникший из ниоткуда с предложением мира Приятель, и приехавший вместе с ним Андрей Нимиров - тоже не совсем ясное стечение обстоятельств. Они забрали меня с Четвертого моста, где я коченел окрест покинутого мелькомбината.
Столовая - подвал в хрущевке. Здесь очень дешево, чай - вообще бесплатный. Позади нас за сдвоенными столами восседают двое грузин - пир горой, как в ресторане. По стенам развешана мишура - будто еще прошлогодняя. Над раздачей возвышается плакат - что-то про связь едальни с одним из околопатриотических лагерей. Их же газеты сложены огромными пыльными стопками на тумбе у входа.
Оставляя за собой мокрые следы, появляется паренек в длинном пуховике. Сегодня на раздаче Ира - полноватая веселая особа лет тридцати пяти. Она отрывается от мытья тарелок и накладывает вошедшему по порции едва ли не всего, что у них есть, после чего кричит: "Авгур!". Из-за стола с пиршеством неохотно встает кассир и вальяжно рассчитывает. Паренек садится за стол, сняв пухан и явив нашему взору спортивный костюм с логотипом "Челси".
Мы молча едим. Играет дерьмовая музыка. Приятель в ударе: макароны, сосиски, "мимоза", котлета с яйцом и сырники с вареной сгущенкой. Все это он заглатывает вразброс с усердием никогда не евшего.
Я сижу и чешу голову через шапку, а на душе как всегда смердит осадок погани. Где-то я слышал, что нужда облагораживает ум. Возможно, пусть так, однако иногда бывает слишком уж горько. И последней каплей, как обычно, какая-нибудь чушь, к примеру - тарелка с остывшей кашей, - тут уж либо неоплаченный проезд, либо голод. Да и если разобраться - дело вовсе не в нужде, а в непонимании: почему своей единственной страстью - единственным, что в жизни вообще умеешь - ты не можешь обеспечить себя хотя бы кашей?.. И снова речь здесь вовсе не о каше - речь здесь о соответствии... Почему ты должен постоянно его искать, подстраиваясь и исхитряясь?.. Отсюда сразу бросает в сомнения и подобное... Короче, все старо как мир, а значит - посредственно и вызывает лишь негодование и омерзение - потому что животрепещуще... Йедем дас зайне...
К нам подсаживается мужик лет пятидесяти в старом затертом костюме цвета пыльного бетона и с еле живым дипломатом. Создает впечатление тихого разведенца - пока жена собирала вещи, хлопая дверцами полумертвого шкафа, он оставался в кресле или за письменным столом и отчего-то чувствовал неловкость и вину. И все время тянуло сказать "извини" - извини, что скрипят усталые петли, извини, что облысел, извини, что не на чем тебя отвезти...
Куртку он вешает на спинку стула. Седые виски, очки и вымотанное лицо. Хочется сочувствующе подмигнуть ему, дать понять, что он не один - все мы здесь такие, в той или иной степени... ха-ха... знаю - нелепо, лживо, надуманно... быть может, моя печаль - ничто, но какова же тогда тьма?..
"У паралитика своя тема, у тебя - своя", - так мне сказал однажды Нимиров...
Приятель идет за очередным пирожком. Сидевший здесь еще до нашего прихода дедок встает в угол за синтезатор, который я до этого не заметил. И начинает играть что-то умеренно кабацкое, подпевая, причем - прямо поверх радио. Периодически проскакивают внезапные септаккорды.
"Смотри, Лев Толстой!" - едва не орет вернувшийся Приятель, набив рот. Я оборачиваюсь и вижу только что вошедшего седого бородатого мужичка с банданой на голове. Из его рюкзака торчит штатив. Здоровается со всеми, похоже - завсегдатай. Такая собралась компания.
Но мы уходим, вслед нам играет музыка.
Охватывает мнимой свежестью морозная улица. Залепляя глаза, лениво кружится крупный мокрый снег, подсвеченный фонарями и вывесками. Запахиваю куртку и надеваю капюшон балахона поверх шапки.
Переходим дорогу и садимся в машину, стряхнув рукавами сугроб с крыши там, где дверца. Оживает двигатель, засвистев ремнем - что удивляет. По лобовому стеклу медленно начинает стекать вода, иногда сползая кусками подтаявшей каши. Андрей закуривает. Приятель запихивает остатки пирожка в рот, и мы трогаемся, минуя взирающие с перекрестка камеры.
На руле блестят оставленные жирными пальцами следы...
Едем в студгородок, где в березовой роще, рядом со стадионом Нимиров снимает комнату в переделанной под квартиры старой гостинице. Оставляем машину на заметенной парковке и, обогнув дом, спускаемся по обледенелой крутой лестнице в цоколь. За тяжелой дверью скрывается предбанник с опертым о стену старым велосипедом и коридор с восемью комнатами. Андрей, обыкновенно безэмоциональный, развязно впускает нас внутрь с заметной гордостью. Кафельный пол, на двери в санузел сушится полотенце. Стены украшены сделанными Нимировым фотографиями. Слева - шкаф без дверец с торчащей изнутри немногочисленной одеждой, парой безделушек и книг, переходящий в стол. Справа - холодильник, одноконфорочная плитка, крошечный столик. Ближе к окну с подоконником на уровне груди - тощий матрац и диван. На него Андрей и заваливается. И говорит - отрывисто и, как всегда, будто себя превозмогая:
– Боль в кор'обке. Спал много - в обед. Потому, что все утро дул.
– и внезапно, на полсекунды, улыбается во весь рот, чуть наклонив голову набок.
– Валяюсь и читаю.
– Что читаешь?
– с мнимым, но заставляющим поверить интересом спрашивает Приятель.
– Дика.
– М-м-м... Читал.
Я улыбаюсь.
– А где Кира?
– продолжает казаться заинтересованным Приятель.
– М-м-м... В Абакане.
– продолжает отвечать Нимиров, немного замявшись.
Потом внезапно вскакивает и в его руках откуда-то берется пакетик с белым порошком, Андрей трясет им главным образом перед моим носом, хитро щурясь в попытке спровоцировать на злость, а потом говорит: