Бездельник
Шрифт:
***
Следующие несколько дней идут дожди. Ночью - набрасываются ливнями, вспахивают землю, вбивая в нее траву, срывают с деревьев листья, молотят в крыши. Вода даже немного попадает внутрь моей обители, стекая, чуть постукивая, по внешней стороне трубы.
Утром же всегда стоит безветренная тишина. Робко покидают свои укрытия птицы, заявляющие о своем присутствии больше песнями, нежели полетами. Виновато, побитой собакой, показывается солнце, но все же осень уверенными утренниками теперь не позволяет о себе забыть.
В один из дней звонит брат, сообщает, что бабушку из больницы выписали домой. Надо ехать в город.
Этим же вечером выхожу пройтись. Опускаются сумерки, дымятся печки. Вопреки обыкновению, сворачиваю не вниз, к озеру, а налево, к Радиостанции. Пару месяцев назад там начались дорожные работы, с тех пор я в тех краях не появлялся, будучи бессилен перед страхом перемен, по определению не способных принести хоть что-то хорошее. Ведь если ты чего-то не видел, оно равно существует и нет - мышление труса.
Навстречу бежит Рэкс, улыбаясь во всю свою рваную пасть. За ним след в след по тем же лужам трусят две его спутницы. А мне совсем нечего вам дать, ребята. Рэкс - наглая морда - бесцеремонно сует в мои руки голову - чеши давай, не отвлекайся! Потом лихо валится на спину в грязь, подставляя пузо. На его боку снова какая-то рана, в шерсти репей, ветки и листья. Где ты пропадал, бродяга? Ы-ы-ы - улыбается, жулик. А дамы кокетливо семенят рядом, бросая томные и боязливые взгляды в сторону своего покровителя...
Дорога уводит меня дальше, мимо пней - вырубленной в начале лета непроходимой чащи. Сначала сюда приехали серая "калдина" и того же цвета "ауди". Содержимое их салонов о чем-то коротко поговорило, не отходя от машин и размахивая конечностями - лениво, но с потаенным энтузиазмом, растущим из чутья наживы. "Ауди" больше не появлялась, но "калдина" наведывалась регулярно. В один из таких наездов в лесу появились колышки, стволы большинства деревьев были украшены бело-красной лентой, а между крайними у дороги соснами растянулся баннер. Мы с братом жалкими и обреченными попытками пытались воспрепятствовать, но куда там. Теперь - пустошь.
Сворачиваю направо. Дорогу срезали грейдером. У поля успела вырасти строительная база. Страшная помойная грязь. На другой стороне у забора стоит витой металлический крест, у его основания лежат серые от слякоти венки. Сначала я подумал, что показалось. Нет, не показалось.
Иду дальше - мимо свежего, весной поставленного сруба. Теперь участок стал ниже уровня свежеотсыпанной, готовой лечь под асфальт дороги, наполовину закрывающей новые ворота. Как следствие - воде некуда уходить, огород превратился в болото. Зато всем станет удобно ездить. В том числе - и в первую очередь - хозяину этой земли...
И вот я добрел до другого конца недавно содранного пути. Здесь когда-то текла речка, через нее был брошен аккуратный мостик, под которым мы прятались, играя, в детстве; рядом густо росли ивы. Теперь мост выломали, все кругом превратилось в месиво. Речка стала вялой лужей, деревья врыты в грязь. Неподалеку остывает, будто брошенная, техника, навалены бетонные плиты для нового, соответствующего времени и месту моста - двухполосного, широкого - это правильно, это безопасно. Уже вбили сваи.
Привет, ребята, детство ваше кончилось.
Приезжают пиджаки при деньгах, "дородные телом мужики, нажившие два подбородка, а как зачнется третий - их пригласят работать в горком". Плюют пару раз. И, конечно же, не думают о том, что все, в чем они видят лишь доход - кровью и плотью связано с людьми, прожившими здесь свою жизнь. И вдруг кто-то решает - кто-то ОДИН решает, что, пожалуй, помогу СЕБЕ и людям - застрою-ка я это поле мерзкими типовыми шлакоблочными халупами: как можно больше претендующими на что-нибудь небывалое, роскошное, как можно больше выбивающимися из здешнего мира, ничего в себе не несущими, пустыми, бездушными, преходящими. И, судя по всему - один в поле воин.
Будущие владельцы не будут знать (хотя - они и не хотят этого - "а зачем?") как строились их дома, не будут понимать, что в их стены ничего не вложено, кроме жажды обогащения; не будут понимать, что их жилища бесплодны: их пространство мертво и потому ничего не способно породить; не будут знать историю этих мест ("ох, а это и вовсе смешно! ха-ха!"), что ради сего изысканного говна повернули, например, русло реки, изгадив тем самым флору ("да ничего страшного, мы же чуть-чуть!"); не будут знать, что ради их блага вырубили тысячелетний лес, вспороли много километров земли на подходах, протянув электричество, газ и водопровод, проложив этот чертов асфальт, чтобы, нежные господа на своих нежных дорогих авто быстрее и беспрепятственнее проникали в свои чертоги, которые нереально даже протопить, которые построены с учетом, что НИКТО ПОСТОЯННО В НИХ ЖИТЬ НЕ БУДЕТ, хоть и всегда утверждается обратное (да ничего страшного, они им, по сути, даже не нужны, ведь господа приезжают лишь раз в год, точнее - их золотое потомство, наша надежда, - приезжает, жарит шашлык, сук в своих банях на газу и наутро улепетывает); они не будут знать о грязи строительных баз, о горах мусора в лесу, что соседствуют с огромными серыми лужами слитого цемента и с кучами земли, оставшимися от вырытых где-то котлованов, они не будут об этом знать, ведь по дороге от машины до входной двери этого не видно; они не будут знать, что все изничтожено и истреблено только лишь ради одного пункта, из множества которых, как гроб из досок, складывается их СТАТУС - ради показателя их удавшейся жизни, их успеха, их власти и - нашей никчемности.
Они не будут этого знать - да и зачем им это?
Воин в поле не один.
Я срываюсь и бегу домой. Это поражение. Бросаю, задыхаясь, вещи в рюкзак - слишком уж много их накопилось - все запираю и, собрав остатки сил - несусь на последнюю уже по темноте.
Пустой вагон. Уставшая, но добрая улыбка женщины-контролера. Касса на станции закрыта - покупаю билет в пути. Старые деревянные сиденья. Мое тошное отражение в окне. И электрический гул.
Вокзал. Выпрыгиваю в холод - сразу шум, сигаретный дым, перегар, толчея, пар ртов, гарь - городской воздух. Фонари, расплывшиеся в лужах. Властные глаза ментов. Миную потрепанный виадук, распластавшийся над товарняками, и медленно и долго поднимаюсь в гору под собачий лай домой. Мама думала - приеду завтра.
***
Солнцем в комнату бьет утро. Все налаживается - каждый раз заставляешь себя думать именно так. Все тот же пузырь известки на потолке. Все та же стопка писанины и книг на полу у изголовья. На столе видны оставленные кем-то из родителей деньги - позор, вместо тысячи слов. Спасибо, но я уже занял у брата...
В детском саду во дворе визжат дети. Шумя карнизом, взмывают за окном голуби. Завязывая ангарский шнурок - улыбаюсь.