Безнадежные войны
Шрифт:
30
В одну из пятниц в декабре 1988 года я, как обычно, работал в своем кабинете в Тель-Авиве, когда вдруг мне позвонили и сообщили о происшествии, видимо, уголовном, которое произошло в СССР на Северном Кавказе. Преступники то ли вместе с заложниками, то ли без них летят на самолете по направлению к Израилю. Вместе с одним из работников «Натива» я тут же выехал в аэропорт Бен-Гурион. В аэропорту мы быстро нашли место, где находилась группа, занимавшаяся этой проблемой. Когда я вошел в комнату, то увидел там представителей армии, полиции и Службы безопасности. Во главе стола сидел Эхуд Барак, который координировал все действия. Увидев меня, Барак сказал без лишних предисловий: «Яша, ты присоединяешься к профессору Ариэлю Мрари. Вы будете группой по переговорам с угонщиками». Я много слышал о Мрари. Он был одним из самых уважаемых психологов, и не только в Израиле, и часто отвечал за переговоры с террористами. Присутствующим, которые не были знакомы со мной, Барак объяснил: «Яша лучше всех знает русских». Посоветовавшись между собой, мы с Мрари подготовили план переговоров с угонщиками. По информации, полученной от советской стороны, на борту самолета не было заложников, только экипаж и угонщики. Для меня, для «Натива», для Израиля было важно убедиться, что угон и его участники не имели никакого отношения к евреям. Хоть и прошло много времени, но еще было свежо в памяти «ленинградское самолетное дело», попытка угона самолета евреями, которая закончилась известным Ленинградским процессом. Поэтому было необходимо убедиться, имеет ли этот угон отношение к евреям вообще или к евреям, желающим выехать в Израиль. И если нет сомнений, что дело исключительно уголовное, то дело будет решено на государственном уровне.
Самолет приближался. Мрари, я и еще несколько человек выехали к диспетчерской башне. Мы поднялись, там же находился министр обороны Ицхак Рабин, заместитель начальника Генштаба Эхуд Барак и генерал-майор Амнон Липкин-Шахак, начальник Управления военной разведки Генштаба. Связь с самолетом была установлена, и диспетчерская начала говорить с экипажем. Мы слышали пилота, он говорил на довольно плохом английском. На протяжении полета мы не говорили с угонщиками. Пилот получил указания по поводу захода на посадку. Рабин произнес: «Если угонщики неевреи и дело чисто уголовное, то преступников и самолет нужно будет вернуть». Мы быстро спустились с башни, сели в машину и поехали к месту посадки самолета. Липкин-Шахак сказал мне: «Яша, подойди к самолету и выясни, что это за люди».
Я направился к самолету, и вдруг как из-под земли появились два парня из Службы безопасности, Бен-Ами и Шрага Крайн, который работал с нами в Москве и которого я хорошо знал. Когда дверь самолета открылась, там появился человек с «Калашниковым». Он спрыгнул вниз, подошел к нам и, глядя с подозрением и не спуская рук с автомата, спросил по-русски с сильным кавказским акцентом: «Где мы?» «В Израиле», – ответили мы. «А тогда чего ты говоришь по-русски?» – спросил он недоверчиво. Я вытащил свои водительские права и показал их ему. «Видишь? Здесь написано на иврите, на языке евреев. Вот тут в углу звезда Давида, еврейский символ. Это мое удостоверение личности. Израильское. В России таких нет». Удостоверение, вероятно, убедило его. На его лице появилась улыбка, и он опустил автомат.
Быстро стало ясно, что дело чисто уголовное. Бен-Ами ушел, мы остались вместе со Шрагой, который попросил угонщика отложить автомат в сторону. У двери самолета стояло несколько вооруженных людей, среди них была женщина. Угонщик сказал что-то на непонятном нам языке, и из самолета выбросили мешок. Он подбежал к мешку и начал его раскрывать. Шрага напрягся: мы же не знали, что в мешке. Мешок был полон денег. Запечатанные пачки банкнот, долларов, фунтов, марок и еще каких-то валют, которые в сумерках было трудно опознать. Угонщик обратился к нам: «У меня тут свыше двух миллионов долларов. Я предлагаю половину государству Израиль, а половину нам. Дайте нам самолет, и мы улетим в другую страну».
Мы попросили всех остальных выйти из самолета. Это был транспортный самолет, от двери спустили трап, по которому спустились все угонщики. Прежде всего мы попросили отложить оружие в сторону. У них были пистолеты и обрезы. Они сложили оружие в стороне. Угонщики выглядели то ли обкурившимися, то ли пьяными, от них исходил тяжелый запах анаши и алкоголя. Мы объяснили им, что сейчас их отвезут в Тель-Авив, а потом, после выполнения некоторых формальностей, их отправят в гостиницу. Шрага выполнил свои обязанности и удалился, поскольку случай был уже не в компетенции Службы безопасности. Я объяснил угонщикам, что для порядка сначала с ними должны будут поговорить представители полиции Израиля, что все будет в порядке и потом они продолжат свой путь дальше. Находившаяся среди угонщиков женщина неожиданно подала мне знак, что хочет поговорить со мной. Я отошел с ней в сторону, она сказала, что она жена одного из угонщиков, ее взяли с собой силой и что она не причастна к угону самолета. Я успокоил ее и сказал, что передам ее куда надо, если она не имеет к этому никакого отношения. Тем временем прибыла полиция. Когда все угонщики уже сидели в патрульных машинах, я подошел к автомобилю Ицхака Рабина и доложил ситуацию. Рабин сказал, что хочет видеть угонщиков. Мы пошли к одной из патрульных машин, к нам присоединились также Барак и Липкин-Шахак. Я был единственным, кто мог разговаривать с угонщиками. Рабин, Барак, Липкин-Шахак задали несколько вопросов, а я переводил вопросы и ответы. Рабин тихо произнес, что их нужно выдать. Военные и министр уехали. Полиция увезла угонщиков и деньги.
Я остался возле самолета, поговорил со спустившимся экипажем и успокоил их. Я сказал, что угонщиков уже везут в тюрьму и все будет в порядке. Тут к самолету ринулась толпа: типичные израильтяне, солдаты, офицеры, генералы, полицейские, – все они хотели влезть в самолет. Первый пилот занервничал и попросил меня помочь ему не допустить людей в самолет, который, согласно международным законам, был советской территорией. Тогда еще между Израилем и СССР не было дипломатических отношений. Пришлось мне вмешаться. Сначала я согнал всех с трапа самолета, а потом отдал приказ всем расходиться. Я отметил возле самолета линию и сказал, что никто не имеет право ее пересекать. Это помогло, и все отошли от самолета. Тем временем прибыли представители ВВС с военной части аэродрома и установили охрану вокруг самолета. После этого все мы, включая экипаж самолета, поехали на базу ВВС, к которой относился военный аэродром.
В клубе базы уже собрались ее командир, глава советской делегации при финском посольстве в Израиле Григорий Мартиросов и два представителя нашего Министерства иностранных дел. Старшим был Иешаягу Ануг, заместитель генерального директора Министерства иностранных дел, которому было поручено заниматься дипломатическими аспектами кризиса. Он был одним из лучших сотрудников министерства, из тех редких людей, которые всегда с пониманием и серьезностью относятся к любой проблеме. У меня с ним были отличные отношения и раньше. И здесь, в клубе израильской базы ВВС, я был единственным человеком, знающим русский язык. Я представился Мартиросову. Естественно, ему было знакомо мое имя, как и мне его.
Первое, что необходимо было срочно сделать, – это перегнать самолет на ночную стоянку. Его нельзя было оставлять на взлетно-посадочной полосе. Командир базы, летчик, полковник Израильских ВВС, первый и второй пилоты советского экипажа, глава советской дипломатической группы в Израиле и я, член израильской дипломатической группы в Москве, направились к самолету. Мы сели в кабину самолета, и, следуя указаниям израильского командира базы, советский самолет начал двигаться по летному полю израильского военного аэродрома. Примерно через десять минут мы прибыли на место стоянки. Первый пилот запер самолет, а солдаты ВВС остались его охранять. Советский самолет на взлетной полосе в Израиле представлял собой на тот момент сюрреалистическую и взволновавшую всех нас картину. Больше всего был взволнован командир базы ВВС: он, израильский пилот, полковник, находится в кабине советского самолета с советскими летчиками на взлетной полосе подчиненного ему военного аэродрома! На совещании, которое мы провели на базе ВВС, было решено, что экипаж самолета переночует в отеле, а назавтра прояснится, что и как делать дальше.
Мартиросов спросил меня, выдаст ли Израиль угонщиков и сможет ли самолет завтра вылететь вместе с ними. Я ответил ему, что нам ясно: речь идет об уголовниках, и, в принципе, с нашей стороны не ожидается каких-либо возражений по поводу их выдачи после выполнения юридических и дипломатических формальностей, о которых он прекрасно знает. Что же касается самолета с преступниками, сказал я ему, он, видимо, не сознает всей проблематичности полета. Я объяснил Мартиросову, что нельзя перевозить преступников в самолете, даже в наручниках, когда в транспортном самолете есть только экипаж, который не обладает навыками, чтобы перевозить опасных преступников и справиться с ними, если они начнут буянить в самолете. Мартиросов спросил, что я предлагаю. Я сказал, что наилучшее и самое удобное со всех точек зрения решение, если сюда прибудет подразделение по борьбе с террором и вернет преступников в самолете. Для нас намного труднее принять решение доставить их вместе с нашим сопровождением в Москву или в третью страну, что вообще очень сложно само по себе. Мартиросов был слегка удивлен, а потом спросил меня с недоверием: «И вы разрешите им посадку?» Я сказал, что с этим не будет никаких проблем и можно договариваться об их прибытии, если советская сторона примет такое решение. Тем временем все начали расходиться. Армия предоставила экипажу самолета автобус, представитель Министерства иностранных дел Ануг попросил меня сопроводить его с экипажем в заказанный для них советской делегацией отель. Я отвез их в тель-авивскую гостиницу на берегу моря и, передав в руки советской дипломатической делегации, отправился домой.
На следующий день, в субботу утром, позвонил Ануг и сказал, что советские власти послали в Израиль самолет со спецподразделением. Ануг попросил, чтобы я отправился в аэропорт Бен-Гурион, встретил прибывающую группу и продолжил заниматься делом об угоне. Я немедленно выехал в аэропорт и направился прямо к посадочной полосе. Со странным чувством провожал я взглядом приземлившийся и бегущий по посадочной полосе аэропорта имени Бен-Гуриона советский самолет. Не такое уж это и обычное явление было для Израиля 1988 года. Я стоял у трапа самолета, по которому пружинистым шагом спустился невысокий, спортивного склада, крепкий мужчина. Напряженным, недоверчивым взглядом он осматривался вокруг. Его рукопожатие было холодным и крепким. Я представился, назвав свое имя и фамилию. Он тоже представился: «Сергей Гончаров». Мы уточнили кое-какие технические детали, в том числе сколько человек прибыло с группой, и я попросил собрать паспорта и передать их мне для пограничного контроля. Я передал паспорта пограничникам и, когда все визы и печати были проставлены, вернулся с паспортами в самолет. Большинство членов группы были молодыми, спортивными ребятами, за исключением двоих, которые были немного постарше. Одним из них – во главе группы – был генерал-майор Геннадий Николаевич Зайцев, командир подразделения по борьбе с террором «Альфа», а остальные – бойцы подразделения. Позже мне стало ясно, что Сергей Гончаров – заместитель командира подразделения.