Безумец и его сыновья
Шрифт:
Действительность вскоре разбудила его от грез! Рыжая Наталья первой ворвалась к нему в землянку с криком, что нечем уже кормить детей. За нею принялась стонать Мария, ибо носила она уже под сердцем последнего из Безумцевых сыновей — Владимира Отказника. Даже Агриппа, как ни крепилась, как ни подбадривала других, наконец не выдержала — Председатель увидел в ее глазах слезы. Женщины, с ужасом вспоминая военные зимы, умоляли Председателя: «Возьми у беспутного хотя бы один мешок!»
Твердил он одно, как заведенный: «Поможет нам наша власть!»
Но власть не помогала. Прошло еще немного времени, и случилось страшное: поселенцы, рыдая, начали уже сколачивать первые гробы. В их избах один за другим умирали детишки — казалось, вернулся весь ужас той беспощадной войны. Смерть вновь принялась расхаживать по селению, забирая прежде всего малышей. (Удивительно только, что не умер ни один из сыновей Безумцевых, даже Книжник, от которого оставалась одна тень.)
— Спаси хотя бы его выродков! — умоляли женщины Беспалого. — Отвези к нему, хоть чем, хоть соломой пусть кормит их!
В ногах они готовы были ползать. Он еще, упрямился и ждал помощи, но после того, как понесли поселенцы хоронить еще одного маленького страдальца, все же не выдержал!
Собрали тогда ему Безумцевых сыновей, всех, кроме одного только крохотного Музыканта, который оставался со своей матерью. Привели Беспалому также двух лисенковских дочурок, Майку и Зойку. И усадили всех на сани. Единственная на все селение лошадка, чудом еще передвигая ноги, тронула сани с холма.
Первые воспоминания Владимира Книжника связаны были с тем днем. Помнил он, сидящий на краю саней, — пропало куда-то их печальное селение. И был путь, и был внезапный конец долгого пути. Из ледяной тьмы, в которой жили только далекие звезды, проступили земные огни.
Помнил Книжник выплывший холм и крышу огромной избы. Помнил, как вырос перед ними дом и ярко обозначились горящие окна. Сани стукнулись о крыльцо. Дети таращились на бревенчатую громадину, а Беспалый вытаскивал их и одного за другим заводил в сени.
Долго жались дети в сенях, а за дверью остались мороз и верная погибель.
Самым смелым оказался рыжий Натальин первенец, Владимир Пьяница. Он-то первым догадался толкнуть дверь в горницу и шагнул в тепло. Следом потянулись остальные. Вошедших встречала молодая цыганка, на ее руках и в ушах звенели кольца, платье подметало пол. В избе жарко дышала печь. Притихшие дети увидели на полу, на овчине своего развалившегося отца.
Удивительно, но мешки, полные зерна, уже были готовы: видно, здесь давно поджидали гостей! Пока Беспалый, ни слова не говоря, таскал мешки к саням, цыганка, раздев маленьких гостей, усадила их рядом с хозяином. Собаки бродили между ними, ласковыми шершавыми языками умывая их лица. Отгоняя собак, цыганка поставила перед каждым миски с хлебом и рыбой. Дети жадно рвали горячий еще хлеб и набивали им рты. А Безумец одобрительно разглядывал рыжего Пьяницу, который глотал в три горла.
Мгновенно забыли дети о том, кто привез их сюда. Когда они насытились, отвалились от еды и принялись засыпать, женщина поставила лестницу к чердачному лазу, одного за другим подняла спасенных и уложила на сеновале, на котором было тепло и сухо!
Утром в маленькое чердачное оконце бил солнечный луч. Измученные пришельцы посапывали, зарывшись в сено. Проснулся лишь Книжник. Выглянув в оконце, он обнаружил повсюду снежное пространство, окружившее отцовский холм, и снег и солнце слепили его.
Из лаза показалась голова цыганки: женщина разбудила детей и, шурша и звеня платьем, спустила их в горницу.
Солнце пронзало избу, во всех окнах искрился иней. Хозяин, уже насытившийся, сытно отрыгивал. У прожорливого Пьяницы вылезли глаза на обилие рыбы и хлебов. Набив, как и вчера, рот, он чуть не подавился от жадности; задохнулся и покатился по полу. Отец, сграбастав его и хорошенько стукнув по спине, расхохотался.
И вновь, наевшись, дети оттолкнули от себя миски, наполнив горницу сытыми вздохами и икотой.
В ковшах и кружках для них уже плескался квас.
Той безмятежной зимой со всех сторон окружало Безумцев холм ледяное безмолвие. Даже яблони занесло почти до верхушек! Но в избе было жарко и весело. Цыганка хлопотала с печью, пекла хлеб, а дети затевали шумные игры и задирали собак, которые вели себя с ними на удивление покорно. И прыгали через хозяина бесшабашные сыновья, и наползали кучей на его овчину. Пьяный, он сонно бормотал и поворачивался с одного бока на другой.
Возле крыльца на снегу замерзали детские струйки. В горнице все тряслось с утра до вечера от криков и топота. Цыганка, привыкшая к подобному визгу, редко покрикивала на ребятишек. А псы продолжали терпеть их даже тогда, когда они ездили на них верхом, погоняя пятками.
Слабенький Книжник не принимал участия в забавах, рос он странным и искал одиночества даже в том возрасте. Часто, забившись за печь, разглядывал кружево паутины в углу и следил за жучками-щелкухами, которые даже зимой не спали и точили потихоньку бревенчатую стену. Просыпался Книжник всегда раньше других и, подбираясь к маленькому чердачному оконцу, ладошкой водил по морозным отметинам, отогревая стекло.
Уже тогда получал он шлепки от своих братьев. Даже лисенковские дочки, Майка и Зойка, его частенько задирали. Покорно он терпел их щипки — и всех сторонился, и часто не засыпал по ночам.
Однажды цыганка забыла отставить лестницу — Книжник ночью осторожно слез. Внизу окна впустили луну, и ее светом была залита вся горница.
— Кого черт несет? — подал голос его отец. И Книжник испугался того, что увидел, а женщина рассмеялась. Не скрывая своей наготы, легко подхватила его и, подняв, уложила в сено. И долго ласкала его, шептала что-то на своем языке и убаюкивала, как мать.
И часто теперь укладывала несчастного ребенка: возилась с ним и не уходила с сеновала, пока он не засыпал. И только ему напевала свои тихие песни.
Одним утром чердачное оконце, прежде изрисованное морозцем, очистилось — оттепель согнала с окна лед: Книжник первым обнаружил весну.
Минуло еще недели две: примчался издалека теплый вечер, и в избу с открываемой дверью врывались запахи земли. Дети часто выбегали на крыльцо и с радостным удивлением наблюдали таяние сугробов. Вскоре образовались по всему холму прогалины, принялись расползаться, и побежала вниз вода: она капала и журчала теперь повсюду днем и ночью. И вот уже первые травяные иглы то здесь, то там прокалывали освобожденную землю на восторженных глазах ребятишек.