Безумная
Шрифт:
Какая пошлость! Отца на неё нет.
Александрова передвигает сигареты в пачке, сбиваясь со счёта. Она думает о том, почему приглашена участвовать в этом театральном фарсе, почему ещё не перестала пить вино и цеплять пластиковой шпажкой оливки.
Порно сменяется романтической комедией «Свадебный переполох». Лучше уж чужие гениталии на весь экран, чем сентиментальная муть.
Влада идёт курить.
Ночь стоит безветренной, лунной, звёздной. Луна — желток из разбитого яйца; звёзды — скорлупа.
Влада
— Знаешь, я смотреть на папу не могла, когда он ходил в тату салон, — ночь откровений объявляется открытой; и все их разговоры начинаются и заканчиваются Мироном. — Он перевязывал руку бинтом и говорил, что порезался. Оказывается, он резался татуировочной машинкой. Ради тебя, — она утыкается подбородком в колени.
— Он её не свёл…
— Как зовут его новую пассию? — вопрос всплывает сам собой. Это страшит Владу. Но ответ должен успокоить.
— Кира. Она сказала ему «да», как только увидела тату. Вот смеху было. Я рассказала ей о тебе. Кира попросила передать тебе, что ты дура. Передаю, — фальшиво улыбается и притрагивается к сигаретам, не для покурить, занять руки.
— Ты не жаловала меня, чего теперь сокрушаться…
— Я ненавидела тебя за то, что заранее знала твой ответ на его «люблю, выходи за меня».
— Он не признавался мне в любви, — пятится назад, пятки упираются в высокий бордюр, через него не переступить, только пройти сквозь.
— Не дури. Всё было ясно, как божий день, — закатывает глаза — демонстрация голых белков внушает неподдельный ужас. — Только ты бесчувственная.
— По твоему велению, — столько оправданий, пора бы остановиться. — Мы просто трахались, пока не перегорели, — лампочки и те горят дольше; видать, они не спиралевидные сберегательные, а обычные грушевидные сороковаттки.
— Перегорела только ты.
И вправду один перегорел, а другой не догорел.
***
С самого утра в квартире Мирона Дмитриевича не протолкнуться.
Влада разминает затёкшие во время сна руки, допивает вчерашнее вино из заляпанного губами и пальцами бокала, изгоняет из ванной комнаты одну из подруг Катерины.
Настроение по нулям. В бокалах по нулям.
Она смывает с себя ночной пот и курит прямо в душе.
Кто-то осатанело стучит в дверь. Долго, назойливо, беспрерывно. Посылается нахер Владой без особых колебаний.
— Нихуя, — кто-то встречает её за порогом ванной, — ты резкая на поворотах, — пришпоривает её наспех составленной характеристикой первого впечатления к двери.
Он отдалённо напоминает Мирона. Только это его худшая из копий, если имеются ещё.
Он — воплощение мужского Армагеддона — пьян (перегарит
— Мой брат сломал ногу, мне сказали, что эта информация тебе особенно пригодится, — посол «дружественного» рода Вишневецких выражается предельно ясно. — Ты будешь нашим представителем в больнице.
Кто бы сомневался, что он брат химика.
Она оказывается в западне «Дмитриевич».
За что?
***
Катерина варит кофе всем нетрезвым.
Свадебный макияж скрывает её бледность, затирает признаки нервоза.
Влада сталкивается с ней на кухне, становится в очередь за кофе. Получает по блату вне очереди (ибо представителям везде дорога), выходит на террасу под размасливающееся по небу солнце.
— Его сбила машина, — сдержано произносит Катерина, заходя следом. — Всего лишь перелом левой ноги и пара ссадин, — голос отяжелен горечью. — Решил делать подарок любимой, — Влада дёргается, — дочери, — Влада выдыхает.
— Я не поеду в больницу, Кать.
Воздух ещё недостаточно нагрет, чтобы вибрировать, но вибрирует от её слов.
— Ещё как поедешь, Владик, — звучит как-то кощунственно из её уст. — Энергетика будет чище без тебя на свадьбе, — раскаляется вместе с солнцем. — Хоть на одну траурную рожу меньше. И папа желал тебя видеть.
***
Владу высаживают напротив ворот городской клинической больницы под двадцать третьим номером; только Петька шепчет «прости».
Бахилы, ступени, белые халаты, запаянные палаты.
И по истрепавшемуся на языке «Вишневецкий Мирон Дмитриевич» на каждом этаже.
Такого пациента нет.
Сукины дети.
Все.
Могла бы догадаться по тому, как лица гостей в квартире были удивительно расслаблены.
Такси везёт её в усадьбу, где пройдёт свадебная попойка. В салоне автомобиля чувствует себя заброшенной и одинокой; у бабы Веры взяла сто очков форы (едва ли старушка может побороться с ней за звание «брошенка года»).
Влада готова проклясть род Вишневецких за одиночество, но голос матери в ней призывает любить врагов своих.
***
— Как я заебался в этом смокинге, Владик, — Петька, изнывая от жары, оттягивает чёрную бабочку на шее. — Прости меня…
Он такой же, каким был в прошлом мае, только чуточку в смокинге, чуточку женат, чуточку под каблуком Катерины.
— Новое положение обязывает, терпи, — ей есть, что ему предъявить, но это уже не важно.
Боль по утраченному Никонову во Владе рассасывается со слов тучной женщины, регистрирующей брак, — «готов ли ты…»; регистрацию которого она не видела.