Безумные дамочки
Шрифт:
— Ты продолжаешь голодать, — поясняла Ди-Ди, — и воображаешь себя военнопленной. Все просто и очень помогает.
— Если можешь вообразить себя военнопленной, — с сомнением сказала Беверли.
Когда подали кофе, Хорхе поцеловал Симону в губы, а она страстно обняла его и ответила поцелуем. Беверли вспыхнула.
— Кажется, она напилась, — сказала Беверли Эдуардо. — Обычно она очень застенчивая.
— А вы? — соблазнительно улыбнулся Эдуардо. — Вы тоже застенчивая?
— Нет, но я замужем, — предупредила она.
Ей даже показалось,
— Замужем? Понятно. А ваш муж… Где он?
— В Нью-Йорке, — не задумываясь, ответила Беверли.
В ту же секунду по выражению его лица поняла, что промахнулась.
— Так это далеко отсюда. Нью-Йорк.
Он рассмеялся так, будто ему удалось спасти свою жизнь от гнева мужа. Вместе с тем его настороженность исчезла, взгляд стал более значительным. Внезапно он прижался губами к ее волосам и прошептал:
— Ты такая красивая, такая красивая.
Перемена в его поведении была столь разительной, что Беверли пришла в голову сумасбродная мысль: он что, раньше думал, что она девственница, а теперь узнал, что нет?
Она так давно была девственницей и так давно не встречала девственниц, что само это слово казалось ей древним, но в стране сурового католицизма, Мексике, должно быть много нетронутых девушек из хороших семей. Кроме того, мексиканскому мужчине должно показаться странным, что женщина отдыхает без мужа. Здесь это, наверное, неслыханное дело. Она могла проследить ход его мыслей: замужняя женщина, сексуально опытная, одна, ко всему готова, а муж в трех тысячах миль отсюда.
После ужина они отправились на танцы в клуб «Хакаранда», в котором было так темно, что они едва видели друг друга. Возможно, от выпитой текилы, возможно, из-за покрова темноты Беверли начала расслабляться. Напряжение спадало, ее меньше волновало, что Эдуардо думает о ней. Он думает, что она приехала развлечься. А разве не так? Разве не для этого она приехала в Мексику? Да, отчасти, нет, нет, не для этого. Она убежала от Питера, чтобы подумать, повидать людей, которых никогда не встретит в Гарден-Сити, а не для того, чтобы найти любовника (неужто нет? — дразнил внутренний голос).
— Вам хорошо? — спросил Эдуардо после окончания танца.
Беверли была благодарна своей пятилетней дочери за то, что та научила ее танцевать популярные и в Мексике танцы.
— Я прекрасно себя чувствую, — ответила она.
И тут заметила, что пьяно склонилась на плечо Эдуардо. Ну и что, спросила она себя. Что в этом плохого? Неужели никогда не избавиться от моральных предрассудков? Для Симоны они явно не имели, никакого значения, потому что она вернулась к столику в обнимку с Хорхе.
Беверли восхищалась Симоной и завидовала ей, она хотела бы поменяться с ней местами… Ну, ненадолго. Симона не разрывалась между добром и злом, долгом и безответственностью. Она наслаждалась мгновением. Беверли хотелось того же. Больше всего на свете ей хотелось быть желанной. Она так долго мечтала об этом, и теперь ее желание сбывалось. Восхищенное внимание Эдуардо
Сказать это слово? Как это сделать? Беверли была замужем уже восемь лет и за это время даже не взглянула на другого мужчину (почему? — горько спрашивала она сейчас), и поэтому у нее не было опыта. Как будто хочешь поехать на велосипеде после долгого перерыва: вроде бы все умеешь, а уверенности не хватает.
— Вы очень славный, — тихо сказала Беверли Эдуардо, который уставился на нее внимательными серо-зелеными глазами, как будто говоря, что она понятия не имеет, насколько он славный, но может не волноваться, скоро он ей все покажет.
— А вы более чем славная, вы удивительная красавица, — откликнулся Эдуардо и наклонился поцеловать ее в мягкое белое горло, глаза его уставились в прорезь глубокого декольте.
Все четверо оказались в номере Беверли в «Марии Кристине». Симона хотела показать танец Римы, но клуб слишком переполнен для занятий акробатикой. В номере Беверли была большая гостиная, и, несмотря на опьянение, она понимала, что это лучше, чем маленькая спальня Симоны.
Хорхе заказал виски, лед и содовую воду, а Беверли поймала радиостанцию Лос-Анджелеса на транзисторе. Симона принялась скакать и летать по комнате. Эдуардо и Хорхе одобрительно аплодировали и свистели, а когда она особенно эффектно прыгнула, они вскочили и восторженно закричали.
Закончив танец, Симона на одном дыхании выпила бокал виски с содовой, который ей вручил Хорхе. Затем Хорхе переключил приемник на местную станцию, и комнату заполнила обволакивающая мелодия танго. Они с Симоной начали медленно двигаться.
— Потанцуем? — склонился над Беверли Эдуардо.
Мелко дрожа, она позволила прижать себя к маленькому телу. Он твердо вел Беверли в ритме танго, едва не касаясь губами ее уха, а она не могла не вспомнить фильм, в котором Кэрол Ломбард танцует страстное танго с Джорджем Рафтом, который играл кубинского танцора из ночного клуба.
— Чем вы занимаетесь? — спросила она, когда они скользили по комнате.
— Я архитектор, — прошептал он.
— А Хорхе?
— Он работает в «Дюпон». Но зачем говорить об этом сейчас?
— Я же продукт капиталистического общества, — прошептала она в ответ.
И только когда танец закончился, Беверли заметила, что Симона и Хорхе удалились в спальню. Она со смущением услышала приглушенные голоса и знакомые звуки, доносившиеся из-за закрытой двери.
— Ну-ка, стойте! — начала Беверли голосом полиции нравов.
Больше ей ничего не удалось сказать, потому что Эдуардо страстно впился ей в губы. Ее давно так не целовали, поэтому потом не могла понять, почему она ему ответила: от неожиданности или от страсти (или от того и другого вместе). Беверли чувствовала обвивающие ее мужские руки, тепло его тела, которое расплавляло ее и давало давно утерянное ощущение собственной силы.