Безумные дамочки
Шрифт:
— Это не важно.
Беверли видела свободные места, но не оставила машину на улицу из боязни, что ее ограбят. Она много слышала об ужасах, которые творятся на темных сторонах улиц Манхэттена, а Роберт Фингерхуд жил как раз на темной стороне. Когда Беверли приходила в субботу навещать Симону, было еще светло, и улица с ее маленькими магазинчиками и армянскими ресторанчиками выглядела очень уютно, но сегодня вечером все выглядело иначе. Когда она шла от гаража к дому Роберта, ей всюду мерещилась опасность, а в лифте у нее было предчувствие, что сейчас ворвется какой-нибудь
В глубине квартиры мягко зазвенел телефон, но Роберт даже не шелохнулся. Когда телефон замолчал, он сказал:
— Наверное, это моя мать. Она звонит раз в неделю и спрашивает, не надумал ли жениться. Очень мечтает стать бабушкой.
— Надо было ответить ей, — сказала Беверли, проходя в маленькие джунгли.
— Зачем? Признаться, что я еще не завел семьи? Меня это утомляет.
Вечером гостиная еще больше напоминала пещеру. Тени играли на потолке и стенах. Горели вполнакала две лампы в форме тыкв, и две пышные пальмы влажно мерцали за гамаком. Шкуры ягуаров на стене усиливали эффект. Беверли даже вздрогнула от восхищения.
— Когда она звонила в последний раз, — продолжал Роберт, — то спросила, не гомосексуалист ли я.
— Что ты ответил?
— Очень хотелось сказать «да», чтобы отстала, но струсил. Я вынужден был признаться, что это не моя проблема, и она расстроилась еще больше. Бог знает, какая идея сейчас взбрела ей в голову.
Беверли хотелось, чтобы он прекратил болтать о матери и занялся делом. Ей надо будет возвращаться домой, или он забыл об этой маленькой детали?
— Что-то в этой комнате… — начала она, пытаясь сменить тему.
— Да?
Беверли медленно обвела комнату взглядом и уставилась на зеленый пушистый ковер на полу.
— Что-то совращающее…
— Ну-ну?
— Мой муж считает, что внутри каждой цивилизованной женщины живет дикарка, которая хочет вырваться наружу. А ты как считаешь?
Он мягко взял ее за плечи, мгновенно позабыв о матери.
— Можно сказать, что часть моей жизни построена на этой предпосылке. Как насчет глотка шампанского?
— С удовольствием.
Ей захотелось выпить французское шампанское в мексиканской пещере. Настоящее декадентство. Она ощутила, как дернулся клитор, и подняла бокал. Они с Робертом стояли лицом друг к другу, и он сказал:
— Хорошо, что ты высокая. Мне такие нравятся.
— Симона маленькая.
— Бывают исключения, — рассмеялся он, — но они только подтверждают правило.
Выпили великолепное шампанское, и Роберт вновь наполнил бокалы. Беверли села на низкий стул, каменное основание которого было как бы встроено в стену. Роберт сел у нее в ногах. На нем были синий пуловер, полосатые хлопковые брюки и кожаные сандалии. На этот раз темные волосы тщательно причесаны. Беверли это меньше нравилось, она хотела бы взъерошить их, перепутать, зарыться в них пальцами. И вдруг заметила кнут в углу комнаты и вспомнила, как Питер душил ее ремнем в Кембридже.
— А это для чего? — спросила она, указывая на кнут.
— Для таких, как ты, мазохисток.
— Ты же не будешь бить меня? — нервно рассмеялась
— Если не попросишь.
— Мне встать на четвереньки?
— Если хочется.
— А как тебе хочется?
— Что? Мне — как тебе.
— А как тебе нравиться заниматься любовью?
— Это зависит от партнерши.
— А как было с Симоной?
— Мы давно не занимались любовью. Из-за этого и разошлись. Симона очень суетится в постели, но не понимает, что надо делать. Это очень скучно. Все нарциссисты скучны в сексе.
— Я слишком толстая, чтобы быть нарциссисткой.
— Ты впервые застеснялась.
— Но это же правда.
— Ты не толстая. Ты это хочешь услышать?
— А какая же я?
— Аппетитная.
— Жирная.
— Ты спрашивала мое мнение.
— Мой муж считает меня жирной.
— И именно поэтому ты не с ним сейчас в постели. Потому что не в восторге от его оценки.
— Некоторым мужчинам нравятся худенькие, — настаивала она, протянув пустой бокал.
— Я с этим и не спорю. Просто я не из их числа.
— Симона худенькая.
— И маленькая.
— И она тебе нравилась. Ты жил с ней.
— У нее красивая грудь.
— Я знаю. Была с ней на пляже. Я ей завидую.
Роберт поставил свой бокал на пол, протянулся, положил руки на грудь Беверли и начал ее ощупывать.
— Тебе нечего завидовать, — сказал он и начал играть с сосками, пока они не затвердели. — Абсолютно нечего.
— Я должна носить лифчик, чтобы она не отвисала.
Он убрал руки.
— Я без ума от твоего рта.
— Он слишком большой.
— Прекрасный, сочный. Я хочу поцеловать его.
— Так в чем дело?
Роберт притянул ее голову к себе так, что на животе у нее образовались складки, она обняла его за шею и слилась в бесконечном поцелуе. Когда он отпустил ее, Беверли задыхалась. Стеклянные глаза чучела совы пялились на нее из-за гамака. Нас никто не видит, сказала она себе, никто не знает, никто, кроме меня, Роберта и чучела. Можно делать что хочешь. Все.
— Давай поужинаем? — спросил Роберт. — Я купил чудное филе и хочу поджарить его.
— Может, позднее? Я еще не голодна. А вот шампанского выпила бы.
В этот момент еда ее интересовала меньше всего на свете. Еда давно ее не интересовала (отчего же она такая толстая?). Обильное питье отбило аппетит. Сегодня она выпила три двойных виски, пока писала письмо матери и заполняла счета к оплате. Беверли многие вещи считала такими утомительными и скучными, что без алкоголя не могла бы дотянуть до вечера и не понимала, как другие ухитряются это делать. Наверное, для них день был не так тосклив, у нее же один день бесцельно перетекал в другой: заполнение счетов, составление меню с Маргарет, разговоры с детьми, написание писем матери, раздумья о том, почему ее отвергает муж. Беверли пила так много, что по утрам у нее часто болели почки, и в такие дни она торжественно клялась, что не прикоснется к рюмке, но через пару часов ощущение бессмысленности жизни овладевало ею, так что, если бы не виски, она давно бы сошла с ума.