Безутешные
Шрифт:
– Мистер Райдер, пожалуйста, ответьте. Давайте определимся до конца. Прав ли Анри, утверждая, будто ни в коем случае не следует отказываться от круговой Динамики у Казана?
Ее голос звучал негромко, но четко и настойчиво. Все вокруг его услышали и немедленно угомонились. Некоторые недоуменно вскинули брови, но женщина метнула в ту сторону вызывающий взгляд.
– Нет, я спрошу! – отрезала она. – Нельзя бросаться такой возможностью. Другой не будет. Я спрошу. Мистер Райдер, пожалуйста. Скажите.
– Но у меня есть факты, – беспомощно лепетал Кристофф, – Вот! Сколько угодно…
Никто не обращал на него внимания, все взоры снова обратились ко мне. Понимая, что слова нужно выбирать тщательно, я секунду помедлил. Потом произнес:
– По моему личному мнению, подобные формальные ограничения Казану не идут на пользу. Это относится и к круговой динамике, и даже к двухтактовой структуре. Просто у него слишком много слоев, слишком много эмоций – особенно в последних сочинениях.
Я ощутил, можно сказать, кожей, как меня обволакивают волны уважения. Во взгляде пухлолицего молодого человека читался едва ли не благоговейный трепет. Женщина в алом анораке бормотала «вот-вот», словно я высказал мысль, которую она годами безуспешно пыталась сформулировать. Человек по имени Клод встал и приблизился ко мне на несколько шагов, энергично кивая. Доктор Любанский тоже кивал, но медленно, с закрытыми глазами, как бы говоря: «Да-да, дождались наконец настоящего знатока». Молодая женщина в очках с толстыми линзами не пошевелилась, но продолжала внимательно за мной наблюдать. – Я понимаю, – продолжал я, – существует соблазн прибегнуть к подобным хитроумным приемам. Музыкант испытывает естественный страх перед музыкой, превышающей его исполнительские возможности. Однако вводить ограничения – это не выход: нужно либо принять вызов, либо – если задача не по силам – не браться за Казана вообще. И уж в любом случае не следует делать из нужды добродетель.
Услышав последнее замечание, многие из присутствующих перестали сдерживать свои чувства. Седой мужчина в грязных ботинках оглушительно зааплодировал, бросая при этом злобные взгляды на Кристоффа. Кое-кто снова принялся на него кричать, а женщина в алом анораке приговаривала как прежде, но только громче: «Вот-вот, вот-вот». Непонятно отчего я почувствовал радостное возбуждение и, возвысив голос над нарастающим гомоном, продолжил:
– Подобное малодушие сочетается нередко – я это знаю по опыту – с другими не слишком привлекательными чертами. Нелюбовь к интроспективным интонациям, признаком которой чаще всего является избыток унылых каденций. Пристрастие к бессмысленному соединению надерганных отовсюду отрывков. А на более личном уровне – мегаломания, спрятанная под скромной и мягкой манерой исполнения…
Мне пришлось прерваться, потому что окружающие принялись громко изобличать Кристоффа. Тот, в свою очередь, подняв голубую папку и перебирая в воздухе страницы, восклицал:
– Вот они, факты! Вот!
– Конечно, – напряг я голос, – еще одно распространенное заблуждение – считать, будто достаточно поместить что-то в папку и оно тут же обратится в факты!
В ответ прозвучал взрыв смеха – подоплекой его была нараставшая ярость. Молодая женщина в очках с толстыми стеклами поднялась с места и двинулась к Кристоффу. Она невозмутимо преодолела небольшое свободное пространство, еще отделявшее виолончелиста от толпы.
– Старый дурак! – произнесла она прежним четким голосом, ясно различимым сквозь шум. – Сам влез в историю и нас втянул. – Она решительным движением подняла ладонь и отвесила Кристоффу пощечину.
Мгновенно установилась тишина. Затем народ начал подниматься со стульев и проталкиваться к Кристоффу – очевидно, в нетерпеливом желании последовать примеру молодой женщины. Я был настолько захвачен происходящим, что первое время не замечал руки, трясшей меня за плечо.
– Нет-нет, достаточно! – Доктор Любанский, который умудрился добраться до Кристоффа первым, поднял вверх руки. – Нет, оставьте Анри в покое! Вы что, с ума сошли? Довольно!
Возможно, только вмешательство доктора Любан-ского спасло Кристоффа от натиска толпы. У меня перед глазами мелькнуло ошеломленное, испуганное лицо виолончелиста, потом злые физиономии тех, кто его окружал, и затем вся картина скрылась за спинами. Кто-то снова потряс меня за плечо, я обернулся и увидел бородатого человека в переднике (мне вспомнилось, что его зовут Герхард), протягивавшего мне миску с картофельным пюре, из которой поднимался пар.
– Не желаете ли приступить к ланчу, мистер Райдер? – спросил он. – Простите, что немного задержался. Нам пришлось снова загружать чан.
– Вы очень добры, – отозвался я, – но мне, правда же, пора. Меня ждет малыш. – Затем, отведя его в сторонку, где было потише, я попросил: – Не могли бы вы провести меня в переднее помещение? – Я только-только сообразил, что это кафе и то, другое, где я оставил Бориса, являются, на самом деле, частями единого комплекса; все же заведение в целом принадлежит к числу тех, которые обслуживают разные категории клиентов, для чего в нем имеются изолированные один от другого залы, выходящие на разные улицы.
Мой отказ от ланча явно разочаровал бородача, но тот быстро пришел в себя и проговорил: – Разумеется, мистер Райдер. Прошу сюда.
Я последовал за ним в передний конец зала и за стойку. Там бородач отпер небольшую дверцу и сделал мне знак войти. В дверях я бросил последний взгляд на публику и увидел, что пухлолицый взгромоздился на стол и размахивает голубой папкой Кристоффа. Злобные восклицания перебивались теперь раскатами смеха, а голос доктора Любанского моляще повторял: «Нет, хватит с него! Пожалуйста, пожалуйста! Довольно!»
Я вошел в просторную кухню, сплошь отделанную белым кафелем. Сильно пахло уксусом. Я поймал взгляд крупной женщины, которая склонялась над шипящей плитой, но бородач уже достиг дальнего конца кухни и открывал другую дверь.
– Сюда, сэр, – проговорил он, пропуская меня вперед.
Дверь была на удивление высокой и узкой. Чтобы протиснуться в нее, мне даже пришлось повернуться боком. Более того, внутри была полная темнота, и я даже подумал, не чулан ли это для швабр. Однако бородач повторил приглашающий жест и произнес:
– Пожалуйста, мистер Райдер, будьте осторожны на ступенях.
Только тут я разглядел, что непосредственно у порога находятся три ступеньки: похоже было, что они сколочены из деревянных ящиков. Пробравшись внутрь, я аккуратно, шаг за шагом, их одолел. Оказавшись на верхней ступени, я обнаружил впереди небольшой светящийся прямоугольник. Я прошел два шага в том направлении и остановился перед застекленным окошком, которое смотрело в комнату, наполненную солнечным светом. Я видел столики и стулья: это был зал, где я расстался с Борисом. На месте была и пухленькая официанта (окошко было расположено за ее стойкой), и Борис, который сидел в своем углу и с кислым видом глазел по сторонам. Он уже покончил с пудингом и теперь рассеянно водил вилкой по скатерти. Других посетителей в кафе не бьшо, если не считать молоденькой пары у окна.