Беззвёздная дорога
Шрифт:
Затем Финрод спел им из «Нолдолантэ» — об опустошении Нарготронда и разгроме Дориата, и падении Гондолина, и о разрушениях, которые сотворили связанные Клятвой феаноринги в поисках сильмарилла Берена и Лютиэн.
Услышав рассказ о бегстве Эльвинг из Сириона, Сэм пробормотал:
— В Шире мы всегда говорим, что пришла банда злых воров, чтобы обокрасть жену Вечерней Звезды!
— Так оно и было, — ответил Финрод, - увы!
И он допел остальное вплоть до печального завершения: последние два брата из всего, чем они могли бы быть, превратились в обычных воров и убийц, обречённых клятвой, которую в конце концов они не могли исполнить, но не могли и спастись от неё. Фингон рыдал, слушая
— Что ж, они ведь могли ничего этого не делать! С самого начала! Не трудно же было!
— Трудно, — сказал печально Тургон, — но это справедливо.
— И так всё и кончилось? — сказал Сэм. — Все погибли и не вернутся, как вы, эльфы, иногда делаете, чтобы начать тушить на небе звёзды и творить тому подобные штуки?
— Нет, — сказал Финрод, — хотя если бы они вернулись, они бы, наверное, попробовали. Ведь Клятва не позволила бы им поступить иначе! Но сыновья Феанора будут ждать своего последнего приговора в Залах Мандоса до конца мира – все, кроме двоих.
— Тот бедный парень на берегу! — сказал Сэм.
— Двое? — сказал Фродо, и потом добавил, — но простите меня, я, наверное, не должен спрашивать.
— Это не секрет, — сказал Финрод. Но больше он ничего не ответил.
— Двое, — спокойно ответил Фингон. — Ибо Маглор Непрощённый, последний из Изгнанников, будет бродить по берегам Средиземья и постепенно таять, пока ничего не останется от него, кроме гласа скорби, и даже тогда не обретёт он покоя. Но Маэдрос, его брат, искал уничтожения своего тела и духа, и обрёл и то, и другое. Когда Мандос позвал его, он отказался, и первый из всех них был призван той Пустотой, которой они все поклялись. Нет его в этом мире, и он больше не вернётся. И в Пустоте есть места ещё темнее, чем та тьма, которую сотворил Моргот под горой Тангородрим! — он замолчал и взглянул на Финрода. — Неужели же я не должен был его убить, когда он попросил меня? ..
— Нет! — сказал Финрод;, но Тургон не сказал ничего.
Сэм забеспокоился ещё больше.
— Но это же неправильно, — сказал он, — это же не может быть правильно! Справедливо это или нет — и я уж этого знать не могу, простите меня, сэр, — но всё-таки ни одна история не должна так заканчиваться!
— Но она закончилась именно так, — сказал Фингон.
— Но ведь ваш друг — после всего этого — хотя он и совершил очень большое зло, всё-таки не кажется, что он уж так этого хотел; и он всё-таки был вашим другом, значит он не мог быть совсем уж плохим. Не то чтобы то, что он этого не хотел его уж совсем извиняет, конечно, — задумчиво добавил Сэм, — но я вам скажу, что у меня свои дети есть, и вот уж позор мне был бы, если бы я повязал их такой клятвой, как этот упрямый ихний батюшка! Позор как есть позор, вот что я думаю. Некоторые из них, конечно, видно натворили больше, чем другие, но ваш друг, как мне кажется, больше был в печали, чем во зле.
— Любое зло — это печаль, Сэм, — сказал Фродо.
Воцарилось молчание. Фингон посмотрел на Фродо и снова осознал — ещё сильнее чем раньше — ту рану и странную прозрачность, которые чувствовались в нём. Кольценосец замолчал, как будто бы глубоко задумавшись; он действительно по эльфийскому счёту был очень молод, — но никто из них не осмелился заговорить раньше, чем он.
— Да, любое зло — печально, — сказал он. — Ты ведь помнишь Голлума? «Липучка» и «вонючка», как ты его называл, — но и тот и другой когда-то были Смеаголом, который мог стать совсем другим; и каким же несчастным он был!
— Он действительно был липучкой и вонючкой, — сказал Сэм, — и мне всё равно, каким он там был несчастным — всё-таки он получил то, что захотел. Он бы вас убил, мистер Фродо, и вы были бы не первым.
— И я бы его убил — из-за Кольца! — сказал Фродо. — Если Голлум заслужил этого огня, Сэм, тогда в конце концов я тоже его заслужил. Я бы тоже со временем должен был стать таким как он, и ты и так, и так смог бы меня называть, и был бы совершенно прав. Какая, в конечном счёте, между нами разница? Разница между нами только в том, что у меня был мой Сэм, который меня оттащил — и если бы тебя не было, то тогда, думаю, я бы тоже бросился в Гибельную Щель за ним. Помнишь, что я тебе тогда сказал? Надежды рушатся в этом мире, спасения нет — и это правда! Это правда! — Он тихо засмеялся, однако Фингону показалось, что он мог бы и заплакать. — И ты сказал мне, что по крайней мере мы можем отойти подальше от этого опасного места!
— И что, я был неправ? — сказал Сэм. — Видишь, как мы теперь далеко от него отошли!
— Конечно же, ты был прав, — сказал Фродо. — Я не должен был отчаиваться… — Но при этом он левой рукой коснулся шрама на правой.
***
— Они — маленький народ, — сказал Тургон, когда они позже шли втроём по дороге вдоль берега, — однако на мгновение я подумал, что нахожусь в присутствии одного из Мудрых; нет, даже мудрейшего из всех.
— Таково горе смертных! — сказал Финрод.
Чуть дальше он попрощался с обоими и пошёл вниз, через каменный лабиринт к узкой полоске гальки на берегу. Она была недостаточно широкой, чтобы там можно было гулять вдвоём. Невысокие волны разбивались о берег одна за другой, и чайка то бросалась вниз, то взлетала там, над морем. У Фингона с собой не было арфы, а то он сочинил бы песню об этом мгновении — и о своём горе. Ему казалось, что старые раны исцелились. Действительно, они исцелились —, а теперь их снова разорвали.
Он посмотрел вверх: его брат пробрался вниз по скалам, к нему.
— Мы там поспорили, — сказал Тургон, — кто из нас должен вернуться к тебе. Но я решил, что прямо сейчас Финрода ты просто не вынесешь.
— Я ведь не возражаю, если мне скажут, чтобы я надеялся, — сказал Фингон.
— Да, я тоже! Но всё-таки…
— Финрод… — сказал Фингон, и им обоим всё было совершенно ясно.
Некоторое время они смотрели за тем, как чайка кружила по небу. На Востоке собирались низкие облака, обещавшие дождь, но они всё ещё были лёгкими: яркие лучи солнца пронизывали их, и на волнах играли пятна ослепительного света и тени. Вода у них под ногами была прозрачной; чуть дальше она становилось сине-зелёной, а на горизонте темнела до тёмно-синего.
— По крайней мере, мы можем отойти чуть подальше от огня! Вот так я и должен был ему сказать, — наконец, вымолвил Фингон, — если бы я там был.
— Я знаю, что ты его очень любил, — сказал Тургон. — Если бы ты там был, я думаю, что он никогда не дошёл бы и близко до такого.
— Не дошёл бы! Но ведь он был связан Клятвой! И всё-таки я бы с радостью сделал бы для него всё, что может сделать друг.
— Я это знаю! Бессчётные слёзы я пролил по тебе, брат, и ты отправился в ту битву ради него — или мне так кажется? ..
Фингон не стал этого отрицать.
— Должен ли я надеяться, — сказал он, глядя за чайкой, нырнувшей вниз. — Но на что тут можно надеяться? Я даже не знаю. — Он покачал головой. — Тогда я должен ждать? Но кто же ещё сможет помочь ему?
Воцарилась тишина, нарушавшаяся лишь шумом волн, и затем Тургон сказал:
— Если бы была какая-то дорога в Пустоту, Фингон, то я уверен, что ты пошёл бы по ней и сам притащил бы его домой.
— Конечно, я так бы и сделал! — сказал Фингон. — Но где же мне найти эту дорогу?