Беззвёздная дорога

emilyenrose

— Но ведь я уже простил его, — сказал он, сам не понимая, с кем разговаривает. Но всё же ему показалось, что кто-то — или что-то — задало ему вопрос.

Что бы это ни было, оно ушло, хотя и не совсем. Затем Фингон сделал ошибку, посмотрев вниз, и на мгновение у него закружилась голова. Он думал, что стоит на дороге через Море, но теперь ему казалось, что он находится просто на паутинке, натянутой над бездонной пропастью, и там, внизу, в безбрежной тьме шевелятся чешуйчатые твари Пустоты.

Но всё-таки красные огни слабо освещали его путь, и серая дорога всегда была видна. Фингон пошёл дальше, через пропасть.

***

Путь оказался долгим. Дорога уже не поворачивала, не извивалась, но шла прямо, между мерцающими огненными столпами злого света, которыми перемежалась эта жуткая тьма. Пропасть под ним была такой же, что и над ним, и вскоре Фингон начал думать, что на самом деле между ними нет разницы. Это не был тот мир, где Море и Небо были двумя разными мирами — это была Пустота, и в ней была только дорога и ничто за её пределами. Фингон дорого бы дал, чтобы увидеть хотя бы одну звезду. Ему почти хотелось скорее добраться до огненных столпов, которыми была усыпана эта ночь; по крайней мере, хотелось, пока он не подходил к ним, но каждый раз, когда он приближался к одному из них, при этом болезненном красном полусвете он замечал где-то на краю своего поля зрения какой-то призрак движения и снова вспоминал, сколько же жадных, ползучих теневых тварей ждут и следят за ним из Ничто, которое окружало его.

Наконец, совсем-совсем далеко, он увидел огни, и они вздымались уже как высокая алая башня, достигавшая небес, а не мерцающая веха во тьме. Дорога вела прямо к ним. Фингон пошёл быстрее и вскоре он увидел, что из чёрного моря поднимается берег, и устье залива Дренгист, спускавшегося с гор. И там, в основании башни алого пламени были лебединые корабли тэлери; все они превратились в пылающие чёрные скелеты, которые огненная буря не могла поглотить. Дорога вела прямо в пламя, и Фингон с ужасом подумал, что ему придётся пройти прямо через него.

Но в самый последний момент она свернула в сторону, и, хотя он чувствовал жар пламени у себя на лице, оно не коснулась его. Вместо этого серая дорога пошла вдоль берега, чуть в сторону и вверх, на холм. Здесь стоял в одиночестве Маэдрос, повернувшись спиной к пламени, глядя в море; и на лице его отражалось огромное волнение.

Фингон сказал с удовлетворением тому, кто, как кажется, продолжал задавать ему какой-то вопрос: «Ну посмотри же, он в этом раскаивается. Я был прав, что простил его!».

Казалось, Маэдрос не может его увидеть, ибо хотя серая дорога проходила прямо у его ног и Фингон остановился прямо рядом с ним, он не обернулся. Фингон смотрел, как Маэдрос смотрит на тёмную воду и чувство у него при этом было такое, словно что-то, что в его сердце давило и крутило уже давным-давно, начало отпускать. Он, конечно, слышал историю про то, как Маэдрос осмелился перечить своему отцу в Лосгаре, а потом отошёл в сторону, и по тому, как рассказывал её Маглор, он даже произнёс имя Фингона. Но Маглор прекрасно умел рассказывать истории, и Фингон знал, что иногда он мог и исказить правду, чтобы история выглядела лучше. И в «Нолдолантэ» рассказывалось о сожжении кораблей в Лосгаре и о спасении с Тангородрима в одной и той же песне, и эти истории уравновешивали друг друга.

Как будто бы отвечая на мысль Фингона, Маглор в ту же минуту быстрыми шагами поднялся вверх, на холм.

— А ты порадовался? — невыразительным голосом спросил Маэдрос.

— Может быть, это и к лучшему, — сказал Маглор. — Если они теперь повернут назад, я полагаю, что им всё-таки позволят вернуться домой; а те из нас, кто находятся здесь теперь, теперь здесь уже всем сердцем. Нам не нужно больше волноваться о том, что мы перессоримся.

Маэдрос тихо рассмеялся.

— Вот ты как думаешь!

— С ними всё будет в порядке! — сказал Маглор. — Со всеми нашими двоюродными братьями, и с Фингоном тоже. Да не смотри ты на меня так! Я говорю совершенно искренне. Знаешь ли, ты не единственный, у кого есть друзья. В любом случае, я хочу тебя спросить совсем про другое. Амрод здесь? Или, может быть, он сюда пошёл? Я не могу его найти.

— Я его не видел, — сказал Маэдрос. Затем внезапно он замер, и на его лице появилось выражение великого ужаса. Наконец, он повернулся и посмотрел на пылающие корабли.

Маглор тоже посмотрел туда. Потом он побледнел.

— Нет! — воскликнул Маглор и тут же побежал обратно, вниз по холму, к огням. Но Маэдрос не сдвинулся с места. Алый столп пламени всё ещё яростно грыз почерневшие остовы кораблей, но теперь он почти уже поглотил их. Сейчас, когда Фингон посмотрел туда, последние обугленные балки распадались в пепел, в ничто, рушились, и огонь вырывался наружу, как будто бы поглощая сам себя. Всё было темно на берегу, и сильный запах дыма и огня был рассеян в воздухе. Затем запах переменился, он стал более отвратительной, влажной вонью, и в тенях на краю океана, как показалось Фингону, зашевелились пауки.

Он снова взглянул на Маэдроса, — но того уже не было. Фингон остался один на холме над Лосгаром; один на узкой серой дороге.

***

И он пошёл по ней. Что ему ещё оставалось? И он шёл вверх, через холмы, мимо одной горной цепи и затем через другую — ибо это был Белерианд и всё же не Белерианд, и связь времени и пространства была не такой, какой должна бы была быть. Фингон лишь мельком увидел Хитлум, когда дорога проходила мимо него, и то, что он увидел, выглядело для него странно. А теперь он подошёл к Эйтель Сирион в Горах Тени. И тут, впереди, он увидел полукруг из шести замерших фигур — это были шесть оставшихся сыновей Феанора; все они привстали на одно колено, а отец их был среди них, но встать он не мог.

И Фингон замер — ибо даже память эльдар не может выразить и вместить, так, как это было при жизни, могучей силы духа Феанора. Фингон никогда не питал большой любви к своему дяде, но сердце его всё ещё волновалось при одном воспоминании о страшной речи, которую некогда произнёс Феанор в Тирионе, речи, которая призвала сердце Фингона к свободе, и из которой проистекло так много зла. И теперь здесь лежал, умирая, величайший из всех нолдор — хотя и не мудрейший — и даже смертельно раненый, внушал он великий ужас и излучал великий свет. Фингон не мог видеть его лица, однако он слышал, как тот говорит и как три раза налагает великое проклятие на имя Моргота, и затрепетал при этом.