Беззвёздная дорога
Шрифт:
Время, кажется, несколько смешалось; наверное, пир продолжался так долго, как всегда продолжаются такие пиры, но Фингону показалось, что он как-то пропустил большую его часть. Теперь было уже поздно, и он шёл один вдоль знакомых залов, останавливаясь то тут, то там, когда его радостно приветствовали, как наследного принца и первого полководца нолдор — пока он не пришёл в частные покои Маэдроса. Сюда никто и никогда, кроме повелителя Химринга, не входил без приглашения — даже чтобы подмести полы и развести огонь; но Фингон не постучал.
Маэдрос что-то писал — быстро, небрежными, корявыми буквами; обращаться мечом левой рукой он выучился прекрасно, но если он хотел писать быстро, алфавит его отца ставил перед ним трудную задачу. Он поднял глаза, когда Фингон вошёл.
— Огненный змий, Фингон! — сказал он.
— Ну не смотри на меня так! На мне ни царапины, — сказал Фингон.
— Когда-нибудь будут!
— Может быть, и будут. Но всё-таки это лучше, чем малодушно бежать от зла Моргота.
— И правда, — сказал Маэдрос. — Прости меня; есть некий дух робости, который время от времени проникает в моё сердце — когда я устал и когда я чувствую страх за тебя. Но я воистину радуюсь твоей отваге. Хотя хвалы тебе я ещё не придумал.
— Я и без неё обойдусь, — сказал Фингон. Он взял перо из руки Маэдроса, и, не глядя, отложил его в сторону.
— Фингон, на моих записях клякса, — сказал Маэдрос.
— Я проделал весь этот путь сюда, и всё, что ты можешь сказать — «на моих записях клякса»?
— Всё остальное, что я мог бы сказать, ты уже знаешь, — сказал Маэдрос, — кроме похвалы тебе, а ты говоришь, что можешь без неё обойтись. — Он встал. На его губах была улыбка.
Фингон закатил глаза.
— Я не знаю, почему я тебя люблю, — сказал он. Маэдрос рассмеялся; и потом Фингон бросился в его объятия.
***
Потом, раскинувшись среди тканых одеял с яркими узорами, Маэдрос сказал:
— А на самом деле — сколько ты можешь тут пробыть?
— Ну… неделю, месяц. Полгода. Десять лет, — сказал Фингон, и положил голову Маэдросу на грудь. — Или сто лет. Или — на самом деле — навсегда. Можно только иногда вставать, чтобы перебить отряд или два орков. — Рука Маэдроса была в его волосах. Он уже раньше начал расплетать его косы — ему это всегда нравилось; а Фингону удалось его отвлечь до того, как он закончил — потому что это нравилось ему; так что теперь, конечно, косы и ленточки совсем перепутались. Фингону было всё равно.
— Не навсегда, Фингон, — сказал Маэдрос.
— Нет — но я останусь столько, сколько могу!
— Твой отец решит, что я тебя похитил.
— Да, так нельзя, конечно, — сказал Фингон. — Напиши ему письмо. Сообщи, что ты на мне женился.
— О да! — тихо сказал Маэдрос. Фингон чувствовал, что его трясёт от смеха. — Вот это, конечно, его успокоит!
— По крайней мере, он почувствует, что наконец кое-что понял, — пробормотал Фингон. — Тише! Ну не надо так громко смеяться. Я победил огненного змия, проделал очень долгий путь, и множество народу меня восхваляло, а теперь кажется, меня похитили, так что самое меньшее, что ты можешь сделать — это позволить мне отдохнуть.
Маэдрос снова провёл рукой по его волосам.
— Конечно же! — сказал он.
На некоторое время Фингон задремал. Однако он заснул не настолько глубоко, чтобы не услышать, как Маэдрос тихо говорит: «Если бы я мог…». После этого он некоторое время молчал и потом, наконец, он добавил — очень-очень тихо — Любимый! И Фингону показалось, что Маэдрос возложил на него это имя, — словно роскошную мантию ему на плечи, или драгоценный самоцвет на его чело. Однако голос у него был испуганный.
Фингон проснулся бы, если бы мог, и назвал его так же, и обратился бы к нему с другими словами любви; но он так устал… И было невероятно приятно лежать здесь, и слышать, как бьётся сердце Маэдроса, чувствовать его дыхание, и более того, понимать, что пока он, Фингон, покоится на его груди, то Маэдрос волей-неволей тоже должен был обрести покой, — а это так редко ему удавалось в другое время, когда оборона Севера выедала его силы днями и ночами. В конечном счёте, это пребывание в Химринге продлилось полгода — пока Фингон не поехал домой как раз перед началом зимы; и это было прекрасное воспоминание. Такими же прекрасными были и воспоминания о других таких визитах в течение Долгого Мира — то месяц, то два, то полгода, то тут, то там, пока каждый из них не возвращался к назначенному ему делу: Фингон к объезду границ, а Маэдрос — к обороне. Наверное, кто-то мог и догадаться, что с ними происходит;, а кто-то знал точно — Маглор (так думал Фингон), который всегда был любимым братом Маэдроса; и он почти не сомневался, что мудрые глаза Финрода видят, как всё обстоит на самом деле. Всё это было неотъемлемой частью безумия, которое охватило их в Средиземье. Ничто в те дни не казалось невозможным, и одно нарушение обычая — таким же нормальным, как другое; и Маэдрос приветствовал его снова и снова, и, казалось, огонь в нём горел уже не так страшно, когда они были вместе. Несмотря ни на что, это были радостные дни — через скорбь, подумал Фингон, найти радость, или хотя бы свободу, и они, безусловно, были свободны —
Затем он внезапно вскочил в постели.
Маэдрос лежал рядом с ним и ровно дышал. Что-то было чудовищно не так. Фингон не был тут веками. Нет, эта знакомая ему крепость лежала в руинах давным-давно. Это было лишь воспоминание, сон, эхо в Пустоте; это было не более реально, чем свет от призрака Тельпериона. Как же он забыл? Фингон оглянулся, и его всё больше и больше охватывала паника. Неужели он потерял дорогу?
Но она была здесь, узкая и серая. Она вела от самой постели к двери спальни. Сердце Фингона всё ещё колотилось, но он молил самого себя успокоиться. Он ещё не проиграл. Ещё нет. Дорога была здесь. И здесь была его арфа, и лук, и кинжал, и остальная его одежда — на полу; и верёвка свисала со столбика кровати, и звездный фиал — Фингон потянулся за одеждой – да, он всё ещё был в кармане.
Он встал и оделся, убедившись в том, что обе его ноги прочно стоят на серой тропе. Но одевшись, он остановился, и снова сел на постель. Дорога всё ещё была у него под ногами, но он ещё не взял ни одну из вещей, которые должен был унести с собой, и когда он потянулся за свёрнутой верёвкой, он увидел, что вместо этого его рука зависла в воздухе — и потом опустилась на плечо Маэдроса. Фингон долго смотрел на него. Время от времени они были счастливы. Счастливы. Маэдрос лежал, положив голову на свою правую руку, и Фингон видел то место, где его собственный клинок искалечил его. Но всё-таки они были счастливы!
Его рука сползла с плеча Маэдроса. Маэдрос пошевелился.
— Фингон? — сказал он. Он заметил, как одет Фингон и сказал:
— Так скоро? .. — но потом тут же добавил, — Ну хорошо! Берегись огненных змиев!
Фингон ничего не ответил. Маэдрос смотрел на него, и он увидел, куда смотрит Фингон, и нахмурился:
— Ты всё ещё об этом думаешь? Не надо! — сказал он. — У меня есть шрамы, которых я не люблю, — но этот — люблю.
Фингон остановился — он не помнил, чтобы Маэдрос говорил ему такое. Маэдрос не говорил с ним, когда эта ночь была там, в их мире.