Беззвёздная дорога
Шрифт:
— Прямо Сэквилли-Бэггинсы! — заявил он мрачно, и от этого непонятного, но, очевидно, серьёзного выражения неодобрения Фродо расхохотался.
Хоббитам прямо-таки мастерски удавалось вежливо избавляться от непрошеных гостей. Фингон и в самом деле не видел никого, кто был в этом деле так хорош как Фродо: его хрупкость прямо-таки бросалась в глаза и было совершенно очевидно, что никто и никакого чая от него не дождётся. Твёрдое и вежливое «Ну, будьте здоровы!» Сэма также в основном имело свой эффект: когда и это не помогало, он обычно прибегал к тому, что начинал сердечно благодарить неожиданных гостей за то, что те пришли так вовремя, чтобы помочь
— Сэм настоящий тиран! — говорил он. — Я только ему благодарен, что он, наконец, щадит меня! Вы должны пожить у нас столько, сколько вам захочется — и не только для того, чтобы помогать с садом. Уверяю вас, мы очень счастливы видеть вас у нас в гостях, а отваживать любопытных соседей — это уменье, которому все хоббиты учатся с раннего детства. Нас это только радует.
Были и посетители, которых хоббитам не приходилось отваживать. Через день после того, как Фингон и Маэдрос вернулись из Пустоты, как раз тогда, когда первые звёзды загорелись на небе, и Эарендил поднимался на Западе для своего ночного странствия, две высокие и статные эльфийские женщины с гордой осанкой и сияющими глазами пришли, шествуя рука об руку по прибрежной дороге.
Фингон как раз стоял на склоне холма, слушая ветер и смотря, как выходят на небо звёзды, а Маэдрос спокойно сидел в траве рядом с ним. Маэдрос проспал большую часть ночи и дня, и хорошо поел за столом у хоббитов, и в первый раз не выглядел таким безжизненным. Фингон краем глаза увидел приближавшихся женщин, повернулся, и улыбнулся. Его мать Анайрэ, увидев его, остановилась и подняла руку. Фингон сбежал с холма, чтобы поздороваться с ней и взять её руки в свою. Она и плакала, и смеялась, глядя та него — точно так же, как тогда, когда он впервые пришёл к ней в Тирион на Туне после того, как Ольвэ, простив, отпустил его. Фингон тоже смеялся и плакал. Семь лет! Да, это достаточно долго, чтобы горевать.
— Прости меня, — сказал он ей, — прости!
— Я так рада, что ты дома, — сказала Анайрэ.
Затем она замолчала, глядя на другую эльфийку, которая пришла с ней по прибрежной дороге.
Маэдрос не стал бежать вниз с холма. Он медленно шёл. Нерданэль, его мать, смотрела за тем, как он идёт, с лицом столь же спокойным, как у фигуры, вырезанной из камня. Фингону она всегда казалась почти такой же пугающей, как и её супруг. Но Анайрэ смотрела на это, улыбаясь и крепко сжимая руку Фингона; Фингон знал, что между его матерью и тётками за прошедшие века сложилась глубокая дружба, основанная на общем горе.
Наконец, Маэдрос подошёл совсем близко, и лицо его было тоже лишённым выражения, когда он стоял перед своей матерью. В его взгляде появилась какая-то неуверенность, когда Нерданэль увидела, какой он тощий, как поседели его волосы, увидела его шрамы. Они были так похожи — высокие, гордые, с медными волосами, но сын выглядел старше матери. Нерданэль глубоко вздохнула и выдохнула.
— Мой сын вернулся ко мне, — сказала она. Она не улыбалась, но глаза её сияли. Она раскрыла ему объятия.
Анайрэ вцепилась в руку Фингона. Она едва могла сдержать ликование, когда её подруга обняла своего сына. Фингон увидел, как на лице Маэдроса сменяются то скорбь, то радость — перед тем, как он спрятал его в волосах матери. Они долго обнимали друг друга. Когда они разошлись, выражение лица Нерданэли не изменилось, но по её щекам сплошным потоком лились неудержимые слёзы.
— Наконец — наконец, — сказала она, голосом, который так и не дрогнул.
Долго они, все четверо, просидели под звёздами в ту ночь. В основном говорили Фингон и его мать, но всё-таки было много такого, чего говорить и вовсе не надо было.
***
Для Маэдроса это было почти что самое трудное воссоединение. Фингон подумал, что было ещё только одно, которое было труднее. Оно произошло два дня спустя, как раз тогда, когда хоббиты готовили дневной чай, который они должны были пить в саду: это было что-то вроде пикника. Фингон и Маэдрос помогали им, перенося то, что им велели отнести. Они как раз стояли на лужайке, споря, что именно Фродо имел в виду, говоря про «то самое солнечное местечко под деревом!» (таких мест могло быть три или четыре), как Маэдрос внезапно уронил одеяла, которые держал под мышкой. Фингон посмотрел туда, куда смотрел он и увидел троих, которые только что вошли в белые ворота сада. Золотые волосы его кузины Галадриэль струились вокруг лица, и она улыбалась. Слева от неё шёл Олорин-Митрандир, а справа — Элронд Полуэльф. Сзади, у кухонной двери Сэм радостно воскликнул: «О, да это Гэндальф!».
Маэдрос сглотнул.
— Он говорил, что будет трудно! — сказал он, но даже не посмотрел на волшебника.
Трое гостей подошли к ним, и Гэндальф остановился и поднял одеяло для пикника; а Галадриэль, подойдя, поцеловала Фингона в щёку в знак приветствия. Однако Элронд глядел на Маэдроса, а Маэдрос ничего не говорил.
— Пойдёмте! — сказал, наконец, Элронд. Они пошли вместе через холм к берегу моря. Фингон смотрел в спину уходившему Маэдросу.
— Я думаю, это разговор между ними. Ты ведь должен рано или поздно выпустить его из виду, знаешь ли! — сказал ему Гэндальф. Он развернул одеяло и осторожно расстелил его на траве. Затем он остановился и посмотрел на Фингона, и кивнул ему — то ли они просто переглянулись, то ли Гэндальф ему подмигнул.
— А где же эти хоббиты? — сказал он. И он пошёл к кухонной двери, лишь на мгновение остановившись на тропинке, чтобы восхититься кивавшими жёлтыми головками нарциссами с Сэмовой клумбы.
Смирившись, Фингон остался с Галадриэль. Она ласково засмеялась, обратившись к нему и уселась на хоббичье одеяло для пикников с таким же изяществом и достоинством, как если бы это был трон. Она показала Фингону жестом, чтобы он сел рядом с нею; так он и сделал. Ветер развевал золотые волосы Галадриэли, и она искоса взглянула на Фингона и улыбнулась.
— Я кое-что слышала о твоём путешествии, — сказала она, — хотя я бы хотела всё-таки услышать об этом из твоих собственных уст: ибо хотя мой брат Финрод и прекрасный сказитель, его всё-таки там не было! Но сначала скажи мне, кузен: что ты сделал с фиалом Галадриэли? Ибо это всё-таки я его сделала, и никогда мне теперь не сделать ничего более великого или более прекрасного: поэтому меня волнует его судьба.
Фингон не стал об этом ничего говорить перед Финродом и Тургоном, и хоббитами, но он почти готов был рассказать Галадриэли всё: о развилке путей и о том, как они спорили там. И если бы он сделал это, то она, подумал Фингон, не сильно бы удивилась. Но вместо этого он лишь сказал: