Библейские мотивы в русской поэзии (Сборник)

Лермонтов Михаил Юрьевич

«Когда креста нести нет мочи…»

Когда креста нести нет мочи, Когда тоски не побороть, Мы к небесам возводим очи, Творя молитву дни и ночи, Чтобы помиловал Господь. Но если вслед за огорченьем Нам улыбнется счастье вновь, Благодарим ли с умиленьем От всей души, всем помышленьем Мы Божью милость и любовь?

«Блаженны мы, когда идем…»

Блаженны мы, когда идем Отважно, твердою стопою С неунывающей душою Тернистым жизненным путем; Когда лукавые сомненья Не подрывают веры в нас, Когда соблазна горький час И неизбежные паденья Нам

не преграда на пути, И мы, восстав, прах отряхая, К вратам неведомого края Готовы бодро вновь идти; Когда не только дел и слова, Но даже мыслей чистоту Мы возведем на высоту, Все отрешаясь от земного; Когда к Создателю, как дым Кадильный, возносясь душою, Неутомимою борьбою Себя самих мы победим.

Надпись на картине

С какою кротостью и скорбью нежной Пречистая взирает с полотна! Грядущий час печали неизбежной Как бы предчувствует Она! К груди Она Младенца прижимает И Им любуется, о Нем грустя… Как Бог, Он взором вечность проницает И беззаботен, как дитя!

На Страстной неделе

Жених в полуночи грядет! Но где же раб Его блаженный, Кого Он бдящего найдет, И кто с лампадою возжженной На брачный пир войдет за Ним? В ком света тьма не поглотила? О, да исправится, как дым Благоуханного кадила, Моя молитва пред Тобой! Я с безутешною тоскою В слезах взираю издалека И своего не смею ока Вознесть к чертогу Твоему. Где одеяние возьму? О, Боже, просвети одежду Души истерзанной моей, Дай на спасенье мне надежду Во дни святых Твоих Страстей! Услышь, Господь, мои моленья И тайной вечери Твоей, И всечестного омовенья Прими причастника меня! Врагам не выдам тайны я, Воспомянуть не дам Иуду Тебе в лобзании моем, Но за разбойником я буду Перед Святым Твоим крестом Взывать коленопреклоненный: О, помяни, Творец вселенной, Меня во царствии Твоем!

Из Апокалипсиса

(Глава 3, стих 20)

Стучася, у двери твоей Я стою: Впусти меня в келью свою! Я немощен, наг, утомлен и убог, И труден Мой путь, и далек. Скитаюсь Я по миру беден и нищ, Стучася у многих жилищ; Кто глас Мой услышит, кто дверь отопрет, К себе кто Меня призовет, К тому Я войду и того возлюблю, И вечерю с ним разделю. Ты слаб, изнемог ты в труде и борьбе, Я силы прибавлю тебе; Ты плачешь – последние слезы с очей Сотру Я рукою Моей. И буду в печали тебя утешать, И сяду с Тобой вечерять… Стучася, у двери твоей Я стою: Впусти Меня в келью свою!

Из Апокалипсиса

Я новое небо и новую землю увидел… Пространство далекое прежних небес миновало, И прежней земли преходящей и тленной не стало, И моря уж нет… Новый город священный я видел, От Бога сходящий в великом, безбрежном просторе, Подобный невесте младой в подвенечном уборе, Невесте прекрасной, готовой супруга принять. «Се скиния Бога с людьми. Обитать Здесь с ними Он будет», – я слышал слова громовые, «Сам Бог будет Богом в народе Своем, — И всякую с глаз их слезу Он отрет. И земные Печали исчезнут. В том граде святом Не будет ни плача, ни вопля, ни горьких стенаний, Не будет болезни, ни скорби, ни тяжких страданий, И смерти не будет. Таков Мой обет; Прошло все, что было, и прежнего нет!»…

Семен Яковлевич Надсон

1862–1887

Желание

О,

если там, за тайной гроба, Есть мир прекрасный и святой, Где спит завистливая злоба, Где вечно царствует покой, Где ум не возмутят сомненья, Где не изноет грудь в борьбе, — Творец, услышь мои моленья И призови меня к Себе! Мне душен этот мир разврата С его блестящей мишурой! Здесь брат рыдающего брата Готов убить своей рукой, Здесь спят высокие порывы Свободы, правды и любви, Здесь ненасытный бог наживы Свои воздвигнул алтари. Душа полна иных стремлений, Она любви и мира ждет… Борьба и тайный яд сомнений Ее терзает и гнетет. Она напрасно молит света С немой и жгучею тоской, Глухая полночь без рассвета Царит всесильно над землей. Твое высокое ученье Не понял мир… Он осмеял Святую заповедь прощенья, Забыв Твой светлый идеал, Он стал служить кумирам века; Отвергнув свет, стал жить во мгле, — И с той поры для человека Уж нет святыни на земле. В крови и мраке утопая, Ничтожный сын толпы людской На дверь утраченного рая Глядит с насмешкой и хулой; И тех, кого зовут стремленья К святой, духовной красоте, — Клеймит печатью отверженья И распинает на кресте.

«Я не Тому молюсь…»

Я не Тому молюсь, Кого едва дерзает Назвать душа моя, смущаясь и дивясь, И перед Кем мой ум бессильно замолкает, В безумной гордости постичь Его стремясь; Я не Тому молюсь, пред Чьими алтарями Народ, простертый ниц, в смирении лежит, И льется фимиам душистыми волнами, И зыблются огни, и пение звучит; Я не Тому молюсь, Кто окружен толпами Священным трепетом исполненных духо5в И Чей незримый трон за яркими звездами Царит над безднами разбросанных миров, — Нет, перед Ним я нем!.. Глубокое сознанье Моей ничтожности смыкает мне уста, — Меня влечет к себе иное обаянье — Не власти царственной, но пытки и креста. Мой Бог – Бог страждущих, Бог, обагренный кровью, Бог-человек и брат с небесною душой, — И пред страданием и чистою любовью Склоняюсь я с моей горячею мольбой!..

Федор Сологуб

1863–1927

Пилигрим

В одежде пыльной пилигрима, Обет свершая, он идет, Босой, больной, неутомимо, То шаг назад, то два вперед. И, чередуясь мерно, дали Встают всё новые пред ним, Неистощимы, как печали, — И всё далек Ерусалим… В путях томительной печали Стремится вечно род людской В недосягаемые дали К какой-то цели роковой. И создает неутомимо Судьба преграды перед ним, И всё далек от пилигрима Его святой Ерусалим.

«Зелень тусклая олив…»

Зелень тусклая олив, Успокоенность желания. Безнадежно молчалив Скорбный сон твой, Гефсимания. В утомленьи и в бреду, В час, как ночь безумно стынула, Как молился Он в саду, Чтобы эта чаша минула! Было тёмно, как в гробу. Мать великая ответила На смиренную мольбу Только резким криком петела. Ну так что ж! как хочет Бог, В жизни нашей так и сбудется, А мечтательный чертог Только изредка почудится. Всякий буйственный порыв Гасит холодом вселенная. Я иду в тени олив, И душа моя – смиренная. Нет в душе надежд и сил, Умирают все желания. Я спокоен, – я вкусил Прелесть скорбной Гефсимании.