Библиотека географа
Шрифт:
Предмет 6.Прямоугольный ларец из слоновой кости, инкрустированный по сторонам серебром и жадеитом. Вверху жадеитом выложена арабская надпись: «Во имя Бога, справедливого и милосердного». Внутри на крышке ларца вырезано слово «земля» на китайском языке. Ларец имеет двенадцать сантиметров в длину, три в высоту и четыре в ширину.
Под словом «земля», конечно же, подразумевается один из четырех элементов, названных Аристотелем (остальные три: огонь, воздух и вода), который обладает такими свойствами, как прохлада и сухость (огонь — сух и горяч, воздух — горяч и влажен, вода — прохладна и влажна). Поскольку
Идрис бен-Халид эль-Джубир называл землю «наиболее фундаментальным из четырех элементов, наиболее распространенным и, сказать по правде, наименее полезным. Земля, подобно воде или воздуху, существует изначально, но, в отличие от двух других элементов, не может изменять форму. Это основа всего: она такая, какая есть — сырье для того, что будет или должно быть. Материальный мир — земная земля — молчалив, низок и несовершенен: подобно тому, как голосу требуется рот и дыхание для придания ему формы, так и осязаемый мир нуждается в умелой руке для своего усовершенствования».
Дата изготовления.Инкрустация, хотя и изысканная, основательно пострадала от времени и внешнего воздействия и имеет непрезентабельный вид. Это, а также другие меты времени на углах ларца позволяют отнести его к девятому или десятому веку нашей эры.
Изготовитель.Неизвестен.
Место изготовления.Материалы — слоновая кость, серебро и жадеит — типичны для Китая. Однако арабская надпись и техника инкрустации свидетельствуют об исламском влиянии. Противоречивое сочетание стиля и материала позволяет предположить, что ларец был изготовлен в Синьцзяне, где процветало китайско-исламское искусство, когда арабы впервые появились при уйгурском дворе. Ислам был в моде, однако когда в уйгурский край стали прибывать во все возрастающем количестве арабские воины, он быстро стал чем-то большим, нежели просто модой.
Последний известный владелец.Павел Вадимович Зенский, главный инженер булунской рыбной консервной фабрики и комендант Булунского трудового воспитательного лагеря, каковые учреждения закрылись с развалом Советского Союза. Зенский продал ларец и то, что в нем находилось, вместе с письмом, завещанием (впоследствии утрачено) и записями эстонского поэта Якоба Харви неизвестному покупателю за неустановленную сумму.
В августе 1992 года, когда состоялась сделка, роль Зенского в ликвидации тысяч писателей-диссидентов в Булуне стала достоянием общественности. За два месяца до этого он был разоблачен как организатор ПСН (Патруля северных народов, посредством которого КГБ принуждало людей, принадлежавших к малым народностям Сибири, действовать в качестве неофициальных лагерных охранников в обмен на суррогат свободного существования), в результате чего был лишен роскошного дома на реке Лене. Скандал, заставивший его продать свою собственность, во многом зиждился на обвинениях в том, что он подговаривал охранников способствовать побегам известных писателей-диссидентов, чтобы потом лично захватывать их на территории якутского лагеря, окружавшего Булун. Пойманным писателям он обещал свободу в обмен на детальный отчет об организации побега с указанием помощников. Эти материалы он позже использовал для шантажа охранников, служивших под его командой. Что же касается пойманных беглецов, то он расстреливал их лично или приказывал убить их своим якутским наймитам. Один из пострадавших от действий Зенского охранников выдвинул против него эти обвинения, которые впоследствии были поддержаны показаниями всех оставшихся в живых охранников Булуна.
Зенский хранил у себя рукописи убитых им писателей, которые распродал, когда о его деяниях стало известно широкой публике. Его жена Людмила Яковлевна Зенская считала, что вырученные деньги ушли на взятки, с помощью которых ему удалось ускользнуть от преследования властей, а потом и вовсе уехать из России. Как бы то ни было, незадолго до суда он неожиданно исчез, и с тех пор о нем ничего не известно. Людмила Яковлевна говорила, что ее муж сам был весьма плодовитым поэтом и эссеистом. Он держал в памяти многие произведения, за которые
Ориентировочная стоимость.Принимая во внимание древность ларца, качество работы, а также серебряные и жадеитовые инкрустации, можно предположить, что его цена выражается шестизначной цифрой. Это в своем роде музейный экспонат, стоимость которого будет постоянно возрастать, особенно если его удастся предъявить широкой публике, отсеяв тем самым расплачивающихся наличными любителей тайных сделок, не стремящихся обсуждать достоинства этой вещи в компании экспертов. При правильной рекламе и организации торгов с привлечением внимания к определенным деталям (в частности, надписям на крышке, а не материалу и инкрустациям) цена этой вещи может подняться до суммы в полмиллиона долларов.
И ВЛАСТЬ ЕГО СОВЕРШЕННА
Вечер — к лучшему или к худшему — не завершился поцелуями в машине. Ханна, чья нервозность пробивалась сквозь напускное спокойствие, в конце свидания предложила увидеться завтра, хотя забыла сообщить, в какое время и где. Когда мы ехали домой, я пару раз пытался расспросить ее о бородатом человеке в баре, но она продолжала отстаивать свою версию о сходстве с отцом. При этом голос у нее однажды чуть не сорвался на визг. Я понял, что мои вопросы раздражают Ханну, и оставил попытки разговорить ее. Не приходилось, однако, сомневаться, что она мне лжет, но равным образом не приходилось сомневаться и в том, что Ханна — самая привлекательная женщина, когда-либо ездившая в моей машине. Как я уже говорил, мне не хотелось на нее давить, тем более что этот пункт — ошибочно, как оказалось позднее, — представлялся мне не столь уж важным.
Перед тем как выйти из машины, она поблагодарила меня за обед и дивный вечер, после чего провела рукой по моей щеке и шее, задержав пальцы за воротником рубашки. Я было потянулся к ней, но не учел того обстоятельства, что забыл выключить двигатель и поставить машину на тормоз, по причине чего она неожиданно покатилась вперед. Учтивый субъект, я знаю, проигнорировал бы это и завершил вечер аварией, но я резко нажал на тормоз, и мы с Ханной едва не врезались лбами в ветровое стекло. Должно быть, опасаясь за свою безопасность (хотелось бы думать), Ханна поторопилась выйти из машины, захлопнула дверцу и, помахав мне, зашагала по подъездной дорожке к дому. Когда она в последний раз махнула мне на прощание, я тронул машину с места.
На следующее утро небо прояснилось, и все вокруг выглядело вымытым, чистым и сверкающим. Углы домов и ветви деревьев словно выступили на передний план и поражали четкостью очертаний, а небосвод стал таким прозрачным и лазурно-голубым, словно его написали на холсте маслом. Мои окна затянуло будто хрустальной изморозью: подарок природы в субботнее утро. Ничего красивее в моем жилище не имелось, но я знал, что к полудню все эти искрящиеся узоры растают. Итак, выбравшись из постели, я надел голубую рубашку с воротничком на пуговках — единственную, которую условно можно было назвать глаженой, поскольку она успела отвисеться от долгого пребывания в шкафу, — повязал галстук и натянул слаксы, после чего покинул свое убогое пристанище, с тем чтобы встретиться за ленчем с профессором Джадидом.
На пути в Уикенден я решил на короткое время остановиться у стадиона Талкотта. Мне очень понравился преподобный Макгабо, хотя я и сам не знал почему: в сущности, мы с ним лишь обменялись любезностями. Но его скромное обаяние представлялось мне своеобразным антидотом чрезмерного дружелюбия, которое демонстрировал Хэмпден. Были и более конкретные причины увидеть преподобного Макгабо: я полагал, что он знает кое-что о Ханне. Хотя я и пытался убедить себя, что, будучи репортером, освещавшим жизнь местной общины, должен использовать любой потенциальный источник информации, на самом деле меня прежде всего интересовала Ханна. Несмотря на ее обаяние, привлекательную внешность и искренность, она казалась мне человеком до определенной степени закрытым и очень себе на уме — и не только из-за ее реакции на бородатого мужчину, встреченного нами в баре. Не то чтобы я возлагал слишком уж большие надежды на досужую болтовню со священником, в попытке ее раскусить, но попробовать все-таки стоило.