Бич Божий
Шрифт:
– Тебе придется уехать, Бонифаций, – спокойно сказала Пульхерия. – Хотя бы для того, чтобы сохранить свою жизнь. Твой друг Аэций поступил мудро.
– Аэций мне не друг! – вспыхнул комит.
– А кто твой друг? – холодно спросила Пульхерия. – Нотарии Паладий и Авит, к которым ты зачастил в последнее время? Мелкий интриган сенатор Рутилий? Сиятельный Аспар раздавит вас одним мановением руки. Я уговорю Плацидию назначить тебя префектом в Африку. Это не понравится Аспару, но в данном случае его мнением можно будет пренебречь.
– А что я буду делать в Африке? – рассердился Бонифаций.
– Искать союзников, – подсказала Пульхерия. – В противном случае магистр Аспар достанет тебя и там. Неужели ты не понимаешь, куда метит франк?
– Куда? – насторожился Бонифаций.
– В императоры. А помехой на его пути всего лишь слабая женщина и шестилетний мальчик. Варвар скоро станет императором Рима, а в наших рядах не найдется человека, способного сказать «нет».
Бонифаций призадумался, что на его месте давно бы уже сделал любой разумный человек, пускающийся в авантюру. Но Бонифаций настолько привык с юности жить чужим умом, что частенько принимал мысли других людей за свои. До сих пор он полагал, подобно сенатору Рутилию, что устранить чужака Аспара труда не составит, особенно если Галла Плацидия поддержит заговорщиков. Но сегодня он вдруг осознал, что императрица властна далеко не во всем, порой она не способна распорядиться не только своей судьбой, но и своим телом. И это было очень печальное открытие для высокородного Бонифация. Человеку, возвысившемуся через постель, очень трудно противостоять полководцу и стратегу, выигравшему на своем веку немало битв.
– Я должен поговорить с друзьями, – вздохнул Бонифаций. – Завтра утром я дам тебе ответ.
Поздним вечером во дворце нотария Паладия собрались достойные римские мужи. Сам поклонник Сенеки менее всего годился в заговорщики, но по непостижимому капризу судьбы именно он почему-то всегда оказывался в центре чужих свар и мятежей. Паладий по меньшей мере дважды едва не погиб, спасая чужие жизни. Взять хотя бы того же Бонифация, это ведь нотарий Паладий помог ему бежать из Медиолана от агентов высокородного Туррибия. И вот ведь как повернулась жизнь: сегодня этот самый Туррибий, которого гневливая императрица повелела изловить и повесить, спокойно сидит за одним столом с комитом Бонифацием и сенатором Рутилием, едва ли не самыми преданными сторонниками сиятельной Плацидии. Правда, интригуют эти люди не против императрицы, а против высокомерного франка, возомнившего себя повелителем Рима.
– Пульхерия права, – сказал нотарий Авит, самый, пожалуй, разумный человек во всей компании. – Мы слишком слабы, чтобы бросать вызов всесильному Аспару. Византийцы, окружившие императрицу плотным кольцом, не подпустят теперь к ней римлян.
– Но неужели Плацидия не понимает, чем обернется для нее и сына возвышение Аспара?
– Судя по всему, понимает, – осторожно заметил Паладий. – Сдается мне, что Пульхерия высказала высокородному Бонифацию не только свои, но и ее мысли.
– Значит, по-вашему, я должен ехать в Африку? – взъярился Бонифаций.
– А почему бы нет? – усмехнулся Туррибий. – Ты встанешь во главе десятков легионов, расквартированных там. И оттуда бросишь вызов Аспару.
– Но меня объявят изменником и казнят! – возмутился Бонифаций.
– Тебя казнят в любом случае, – вздохнул Авит. – Ибо ты единственный человек, способный помешать Аспару стать императором.
Туррибию и Авиту легко рассуждать. Первый находится в бегах, второй – в немилости. Конечно, они готовы отправиться хоть на край света, ибо в Медиолане их ничего хорошего не ждет. Но комит Бонифаций не был рожден бунтовщиком. Он не рвался в императоры, его вполне устраивала беспечная жизнь в свите Галлы Плацидии. К сожалению, этой беспечной жизни пришел конец. В решительности франку Аспару не откажешь, и если магистр решит, что Бонифаций ему враг, то он устранит его без раздумий.
– Хорошо, – изрек помрачневший комит. – Я поеду в Африку. Но рано или поздно я вернусь в Медиолан, можете не сомневаться, патрикии.
Паладий вздохнул с облегчением, сенатор Рутилий глубоко задумался, Авит пожал плечами, а по губам бывшего комита схолы императорских агентов скользнула едва заметная усмешка. Туррибию в любом случае следовало уносить ноги из Италии, а тут вдруг представился столь удобный случай пристать к свите нового префекта Африки в качестве особо доверенного лица. Сдаваться бывший комит не собирался. Он был слишком искушенным в политических интригах человеком, чтобы взять и сгинуть, не оставив следа. Опыт – это ведь тоже капитал, надо только суметь им распорядиться.
Нотарий Авит был невысокого мнения об умственных способностях высокородного Бонифация. И участвовать в заговоре, организованном, впрочем, не столько комитом, сколько сенатором Рутилием, он согласился только по настоянию Пульхерии. Вдова Аттала приняла живейшее участие в судьбе нотария и сумела выхлопотать для него прощение у мстительной Плацидии. Но не только благодарность двигала Авитом, когда он подрядился помогать влиятельной матроне в ее темных и не всегда понятных окружающим делах. Галла Плацидия даже не догадывалась, какими обширными связями обладает ее верная сподвижница и какие дела она вершит у нее за спиной. Впрочем, пока что стремления императрицы и матроны совпадали – Галла Плацидия жаждала избавиться от византийского покровительства в лице сиятельного Аспара, и Пульхерия принялась ей в этом активно помогать.
Вдова Аттала располагала немалыми средствами, что позволило ей приобрести в Медиолане дом, принадлежащий некогда высокородному Перразию, с которым Авит был знаком. Более того, он не раз бывал в этом дворце, довольно скромном снаружи и роскошном внутри, еще при жизни влиятельного римского чиновника. Авит воспользовался черным ходом, дабы не мозолить глаза обывателям и не давать пищи для пересудов медиоланским сплетникам. В конце концов, он не был любовником Пульхерии, а состоял при ней всего лишь агентом, правда довольно высоко оплачиваемым. Вдову Аттала можно было обвинить в чем угодно, но только не в скупости. Авит не исключал, что и бывший комит Туррибий, лишенный ныне всех прав, состоял на жаловании у Пульхерии. Матрона была слишком рачительной хозяйкой, чтобы дать пропасть за здорово живешь столь хитрому и осведомленному негодяю.
Пульхерия приняла гостя по-домашнему. Кроме самой матроны, сидевшей в кресле, и пятилетнего мальчика, игравшего на полу, в комнате никого не было. Авит, конечно, слышал о сыне Пульхерии Ратмире, рожденном от вождя свевов Яромира, но видел его впервые. Мальчик был светловолос и голубоглаз, что бесспорно указывало на венедскую кровь в его жилах.
– Бонифаций согласился? – спросила Пульхерия, жестом указывая гостю на стул. Мебель Пульхерия поменяла, а вот картины и статуи, собранные Перразием, так и остались на прежних местах. Впрочем, изображения римских богов можно было обнаружить в любом патрицианском палаццо, и никакие эдикты, церковные или императорские, не смогли отбить у римлян тягу к прекрасному.
– А что ему еще оставалось делать? – чуть заметно пожал плечами Авит. – Мы убедили его, что это единственный шанс на спасение. И что Африка самое подходящее место для мятежа. Высокородный Туррибий и сенатор Рутилий вызвались сопровождать Бонифация в Карфаген. Туррибий, конечно, не верит в успех мятежа, но у него нет другого выхода, а вот что касается Рутилия, то сенатор преисполнен надежд.
– Дурак, – коротко охарактеризовала Рутилия матрона.
– Я должен ехать с ними? – спросил Авит.