Бич Божий
Шрифт:
Дочка и отец целовались звонко, радостно. Было ей без малого девять лет. Тёмно-русые красивые волосы на пробор расчёсаны, в косу сплетены. Розовая лента обнимала голову. Брови были тёмные, прямо-таки собольи. Карие глаза блестели озорством. Красный сарафан доставал до пят. А короткие рукава рубашки обнажали руки. Стройная, весёлая, девочка казалась маленькой русалкой.
— Как ты стала на Белянку похожа! — восхитился Добрыня. — Познакомься, доченька: это твой двоюродный брат, сын Малуши и князя Святослава, — Владимир. Едем с ним княжить в Новый город.
Посмотрев
— Можно тебя обнять?
— Можно, — ответил мальчик и покраснел. Он почувствовал её поцелуй у себя на щеке, чмокнул тоже, но промазал, угодив сестре прямо в ухо. Та поморщилась:
— Оглушил совсем!
— Извини, я нечаянно, — окончательно стушевался княжич.
— Я надеюсь, что вы подружитесь, — обнял их обоих Добрыня.
В это время по лестнице поднялась Несмеяна. Баня оживила её лицо; щёки стали порозовее.
— А, милуетесь? — увидала она идиллическую картинку. — Не пора ли ужинать? В гриднице всё уже готово.
— Здравствуй, маменька, — опустила глаза Неждана.
— Здравствуй, доченька, — хмыкнула её мачеха. — Выросла, гляди! Хочешь с нами ужинать или ты с Юдифью, отдельно?
— С вами, если можно, — поклонилась она. Лёгкая гримаска пробежала по Добрыниному лицу. Он проговорил:
— Коль Юдифь захочет, сядет с нами в одной гриднице.
— Ты посадишь холопку в одну гридницу с господами? — нагло спросила Несмеяна.
— Ну, во-первых, она не холопка — я давно дал ей вольную. Во-вторых. Юдифь — мать моих детей. К сожалению, о тебе этого не скажешь.
Задрожав от гнева, женщина ответила:
— Попрекаешь, да? Я. что ль, виновата?
— Постеснялась бы при детях, — покачал головой Добрыня.
— Если ты пригласишь вечерять Юдифь, я накрою ужинать у себя в одрине.
— Если ты уйдёшь ужинать в одрину, — парировал муж, — завтра же возвратишься в Киев. В Новгород я тебя не возьму.
Несмеяна, обливаясь слезами, выбежала из клети. А Владимир с Нежданой рассмеялись ей вслед.
— Тихо, тихо, — пожурил их Добрыня. — Детям нельзя смеяться над взрослыми, а тем более над слабыми жёнами, у которых глаза на мокром месте.
Ужинали целой компанией: во главе стола — Добрыня с племянником, справа — Несмеяна, Неждана и Асмуд, слева — Богомил с новгородскими боярами. А Юдифь помогала челяди ухаживать за гостями. Ели сытно и плотно, говорили об урожае, о торговле с заморскими странами, о балканском походе Святослава. После пирогов и медового сбитня все присутствующие мужчины стали расслаблять пояса. Тут Юдифь и произнесла:
— Есть один гусляр, он хотеть сюда заходить, песня петь дорогому гость.
— О, да что ж ты молчала раньше! — встрепенулся Добрыня. — Проси!
Дверь открылась. В гридницу вошёл стройный человек в красной шёлковой рубашке, мягких сапогах. Верхняя часть его лица прикрывалась шапкой-маской с прорезями для глаз. Он держал в руках дорогие гусли.
— Здравия желаю всем князьям да боярам, — поклонился гость. — Благодарствую за приём и желание выслушать меня.
— Кто ты, человече? — обратился к
— Странствующий гусляр.
— Как зовуг тебя?
— Ветер Ветрович, Гром Громович, Дождь Дождович — кличьте, как понравится.
— Что ты нам споёшь?
— Песню о любви, — и, усевшись сбоку на лавку, он провёл пальцами по струнам. — Как во Киеве во граде княжий терем высится. Княжий терем высится, в небо упирается. В том высоком терему, в горенке-светёлочке, у резного у оконца плачет красна девица. Плачет, убивается, да душой терзается, да бегут из глазынек слёзыньки горючие, слёзы драгоценные, будто скатный жемчуг. Ты не плачь, не плачь, любушка-голубушка! Вот настанет час — прилечу к тебе. Прилечу к тебе — увезу с собой: за море далёкое, да от мужа хилого, от замка калёного, из темницы проклятой. Знаю, что не любишь ты мужа окаянного, бледного да хворого, глупого да мерзкого. Знаю, что ты думаешь, будто я преставился, сгинул, перекинулся, не хожу под солнышком. Знай, моя любимая, что я жив-живёхонек, сердце моё стукает, бьётся, как воробушек. О тебе я думаю, о тебе, желанная, потерпи немножечко, скоро мы увидимся. Всё преодолею я — реки полноводные, и чащобы дикие, и моря солёные; обезглавлю Ящера, поборюсь с Мореною, Переплуту хитрому я навру с три короба. Потерпи, любимая, скоро мы обнимемся, крепко поцелуемся, больше не расстанемся. Светит солнце жаркое, светит, разгорается, так горит моя любовь — ярко, огнедышаще!
В воздухе повис последний аккорд.
— Чур меня, чур! — прошептал Добрыня. — Если б я не видел своими глазами, как великие боги приняли его в жертву, я бы мог поклясться...
Несмеяна поглядела на него испуганными глазами:
— Да? И ты так считаешь?
— Я узнал его! — крикнул княжич. — Это Милонег! Безутешный певец молчал, свесив голову в шапке-маске.
— Отвечай, незнакомец! — воевода встал. — Или я нарочно открою твоё лицо. Мы узнаем правду! Ты без этого отсюда не выйдешь.
Тот печально посмотрел на Добрыню и, ни слова не говоря, начал стягивать с головы материю.
Несмеяна ахнула и лишилась чувств. А Владимир на всякий случай спрятался под стол.
На скамье сидел действительно Милонег.
— Вы не есть пугаться, — сказала Юдифь, мягко улыбаясь. — Он не есть покойник. Он спастись тогда на реке.
Богомил и Неждана вместе с хазаркой стали воскрешать Несмеяну. Распустили ей воротник, дали выпить воды, уксусом натёрли виски. Наконец, она открыла глаза, задышала глубже.
Поборов волнение, брат Малуши подошёл к Милонегу. Убедившись, что это не призрак, воевода спросил:
— Значит, ты не умер?
— Да, случилось необъяснимое, — юноша вздохнул. — Я и сам это плохо помню. От воды верёвки ослабли... Я скользнул наверх... Не успел даже нахлебаться...
— Чудеса, да и только! Не иначе, Жеривол спас тебя каким-нибудь сильным волхвованием! Отчего же ты оказался тут, не вернулся в Киев?
Тот развёл руками:
— Побоялся гнева Святославлева. Может быть, со временем он меня простит...