Билет в одну сторону
Шрифт:
– Наташ, ты о чем задумалась, – прервал ее мысли Евгений. – Нам пора. Мы пошли, а ты тут смотри, будь молодцом. Дай я тебя поцелую.
После ухода Евгения и Маринки «Наталья» долго сидела неподвижно, перебирая в памяти слова, голос, жесты, выражение лица мужчины. В её голове не укладывалось, что она нежданно-негаданно стала женой такого милого человека.
Вот он уже ушел, а я все еще не в себе. Сердце, того гляди, из груди выпрыгнет. А когда он обнял нас с Мариночкой… Я думала, умру…от счастья и стыда. А когда целовал на прощание, в животе у меня что-то ухнуло вниз и как кипятком обварило.
Нет-нет, не думать об этом, а то с ума сойдешь. Надо думать о чем-то не таком волнующем. Ну, например…Да вот хоть о Владимире! Ох, и подлец он оказался, истинно, подлец!
«Наталья» стала вспоминать свидания с миловидным соседом. Вот они встречаются у садовой калитки, вот сидят на берегу пруда, вот у качелей. В голове даже какие-то стихотворные строчки мелькнули.
Какая же она была глупая! Видела в нем героя, а на деле оказался он… Бог с ним! Не о нем сейчас нужно думать и даже не о том, что он предал её. Ей теперь думать надо, как жить в новой жизни, как стать родной новым своим родственникам, как лечь в одну постель со «своим мужем».
Снова стыд и какое-то неведомое ей чувство охватили её. Она закрыла ладонями заполыхавшие щеки, потом поднялась, подошла к столу и взяла запотевшую бутылку с водой. Но даже ледяная и влажная поверхность бутылки не охладила жара щеки. Тогда она решительно открутила крышку, и пенящаяся жидкость потекла в стакан. Со стороны ей казалось, что она наливает бесцветное шампанское. На вкус вода оказалась кисло-соленой и чересчур щипала язык и нёбо. Но она унимала жар и проясняла мысли.
Что это я себя так извожу? Подумаешь, муж! Все равно меня отдали бы замуж за этого урода князя Ногина. Но судьба смилостивилась надо мной и дала хорошего человека, о каком я и мечтать не смела. Мечтала о Владимире! Боже, да их и сравнить нельзя! Смешно думать, что я сейчас стала бы страдать от разлуки с Владимиром.
Евгений, Женя, Женечка! Имя нечаянного «мужа» переливалось ручьем, звучало, как полет шмеля в знойный полдень, пахло резедой и свежескошенным сеном.
Я полюблю тебя, муж мой, я почти люблю тебя, нет, я точно уже люблю тебя!
«Наталья» тихо засмеялась своим мыслям.
– Какая я все-таки счастливая! – вслух произнесла «Наталья» и закружилась вокруг себя, раскинув в стороны руки и крепко зажмурив глаза.
– Ну вот, а мне сказали, что ты на грани жизни и смерти, – раздался вдруг голос от двери.
«Наталья» от неожиданности вскрикнула, сжалась вся в комок, испуганно глянула на вошедшего. Вернее сказать, на вошедшую, потому что в палату вошла женщина. Она стояла в дверях, одной рукой небрежно придерживая дверь, а другой – прижимая к груди огромный пакет.
– И долго ты меня будешь рассматривать, подруга? – проговорила гостья и, не дождавшись приглашения, шагнула в палату. Со стуком поставила пакет на стол, придержала готовое вырваться из бумажного плена краснобокое яблоко и тяжело опустилась, вернее, рухнула на единственный стул, который под ней жалобно пискнул.
– Уф-ф-ф, – женщина откинула голову и блаженно прикрыла глаза. – Сентябрь, а жарит, как в июле. Окно открой.
– Что? – «Наталья» не отошла еще от неожиданного вторжения.
– Окно
Тут она открыла глаза и уставилась на «Наталью». Видно, что-то насторожило её в облике больной, и она медленно поднялась со стула, подошла к «Наталье», взяла её за плечи и пристально посмотрела ей в лицо.
– Значит, это не туфта, что мне сказали. Значит, и правда, амнезия. Бедная моя Наташка! – гостья вдруг крепко обняла «Наталью», прижала к себе.
Она вздыхала, постанывала как от зубной боли, гладила рукой по голове, плечам. Потом отстранилась, еще раз поглядела в лицо.
– Я – Нина, Нинель Шахова, твоя подруга. Мы с тобой со школы дружим. А ты забыла, – Нина горестно махнула рукой и снова села на стул.
Они рассматривали друг друга. «Наталья» видела перед собой высокую, худощавую женщину с орлиным профилем и крупным, красивым ртом. Рот был в оранжевой помаде в тон костюму из блестящей кожи. Юбка едва закрывала бедра, широкий металлический ремень украшал короткий пиджак с множеством блестящих металлических застежек. Под пиджаком – короткая маечка, открывающая пупок. Длинные стройные ноги оканчивались длинноносыми туфлями на тонких каблуках и со стразами на подъеме. Волосы женщины были коротко пострижены и представляли модное сочетание: снизу черные, сверху белые. Металлические кольца в ушах и на запястьях завершали портрет Нинель Шаховой.
Гостья в это же время никак не могла взять в толк, что её так смутило? Вроде ничего и не изменилось в Наталье, может, взгляд какой-то потерянный. Но это не мудрено после такого удара в висок. Взгляд незнакомого человека. Точно! Но нет, что-то еще. Что? Что? Не только взгляд, но и все лицо стало таким…таким…беззащитным, можно сказать, детски беззащитным. Как будто молодую артистку загримировали под пожилую. Да-а-а, дела-а-а!
Нинель дотянулась до руки «Натальи», крепко сжала ей пальцы.
– Ничего, всё наладится. Вот увидишь! – она широко улыбнулась. – А знаешь, меня не хотели пускать к тебе. Пришлось очаровывать дежурного врача.
– Как? – тоже заулыбалась «Наталья».
– А вот так! – Нина томно завела очи, распустила рот в сладкой улыбке, выгнулась в пояснице так, что груди чуть не выпали из тонкой майки. – До-о-окта-а-ар, не-э-э аткажи-и-и-ите даме в лубезнасцы…
«Наталья» взмахнула руками и засмеялась. А гостья смотрела на смеющуюся женщину и не могла поверить, что два месяца назад той исполнилось тридцать пять. Молодая девушка все явственнее проглядывала в знакомых чертах Наташки Бегуновой.
– Я тебе поесть принесла, – сказала Нинель. – Знаю я, как здесь кормят. Тут сервелат финский, хлеб, помидорки, пиво баночное…Хотя тебя, наверное, Елена Сергеевна закормила, признайся?!
«Наталья» качнула головой.
– Кстати, подруга, а ты похудела. И халатик на тебе новый…Женька что ли купил? У вас с ним как сейчас, ничего?
«Наталья» неуверенно кивнула.
– Вот и хорошо! – Нина полезла в маленькую сумочку, висевшую на плече, достала зеркало, помаду. – М-м-м-м, Женька – мужик классный! М-м-м-м, не проворонь, м-м-м, – закончила она красить и размазывать помаду на губах.