Билет в одну сторону
Шрифт:
Анна подняла руку, чтобы перекреститься, и в который раз ее поразила чужая рука с уже облупившейся по краям краской.
Жалеть мне о прежней жизни нечего. Как бабушки не стало, так и добра не стало. Слушать вечные попреки матери да быть без вины виноватой – есть о чем жалеть! А тут к неведомой мне Наталье Николаевне относятся со всем почетом и уважением. Вон, не успела в другое помещение переехать, как нанесли подарков, цветов. Разговаривают ласково, жалеют, о здоровье беспокоятся. Вот как люди живут. Ну и мне привелось.
Из прежней палаты перевезли ее на каталке в другую, где нет пищащих
Когда ее перевозили по длинному коридору, она не закрыла глаз, а, напротив, жадно вглядывалась в окружающее.
По коридору сновали не только люди в белой одежде. Были там и другие, чудно одетые: женщины в цветастых халатах (у некоторых снизу выглядывали края сорочки), мужчины, в обтягивающих темных штанах и нательных рубахах, но без рукавов. У всех были одинаково болезненного вида лица. Многие кривились, прижимая к животам руки или, запрокинув головы, тяжело дышали, поглаживая грудь с левой стороны.
В коридоре пахло снадобьями и нужным чуланом.
Вспомнив свое первое посещение отхожего места, Анна покраснела. Если бы не медсестра, она бы так и простояла над белым, странной формы стулом в виде горшка, или горшка в виде стула. Присев на него, Анна ощутила холод, идущий от стула, хоть и находилось это место рядом с палатами, а на дворе лето. Когда вошедшая сестра дернула приделанный сверху шнурок, в горшке забурлила, понеслась потоком вода. Глянув в лицо больной, медсестра по-доброму ей улыбнулась, понимающе похлопала по плечу и сказала просто: «Все наладится».
После этого Анна с ужасом ждала, какие еще испытания ей придется пройти, чтобы освоиться в этой новой жизни.
Ничего, потихоньку, помаленьку. Если они с этим живут, то и она сумеет. Только не выказывать страха, все оправдывать исчезнувшей памятью.
Припомнила Анна батюшку, Афанасия Петровича, который с годами стал рассеянным, часто забывал, где оставил ту или иную вещь, а когда начинал вспоминать о днях своей молодости, то на половине рассказа останавливался, силился вспомнить нужное, но не мог. Домашние с пониманием относились к этому, делали вид, что не замечают первых признаков старости.
Первую ночь на новом месте она не спала вовсе, решая про себя, как вести себя с незнакомыми людьми.
Представлю себе, что приехала жить к дальней родне, а у них все не как у нас. Пригляжусь, научусь, узнаю необходимое и привыкну… Легко сказать привыкну… А как быть с «родными»? Разве не вижу, как они любят эту Наталью Николаевну, и она, конечно, их любила.
Вопрос о любви, привязанности не давал ей покоя. То ей казалось, что она поступает как воровка, пользуясь тем, что ей не принадлежит, то оправдывалась тем, что не по своей воле попала в чужую семью. Но больше всего она боялась навредить чужим для нее людям. Боялась обидеть их, дать им почувствовать, что она им чужая, как и они ей.
Разве они поверят, что я не Наталья? Как я им объясню, если сама ничего не понимаю?
От напряжения снова заболела голова, в левом виске появилась долбящая боль. Анна уже знала, что она попала в «аварию», а что это? И еще одно слово, которое все поминают – автомобиль. «Перпетуум-мобиле» она знала по рассказам отца, но он говорил, что его не существует, что все это глупые выдумки немцев. А старик Иохим сердился на барина и настаивал, что в молодости работал у одного механика, который изготовил этот самый «перпетуум-мобиле» – вечный двигатель.
Как бы половчее расспросить про все это? Нет, не надо торопиться. Вначале надо узнать все о «себе», о «семье». Какого я сословия? Сколько мне лет? Если есть муж и ребенок, должно быть, не молоденькая. Ночью надо зеркало найти.
Вопрос о внешности еще не очень волновал ее, так как в прошлой жизни она не особенно нравилась себе. Да и маменька добавляла, насмехаясь над внешностью Анны, доставшейся от прабабки-испанки. Главное, чтобы не уродина.
Но она лукавила. Впервые увидев своего «мужа», она почувствовала, как краска смущения заливает ей лицо и шею: такой красивый мужчина не взял бы в жены уродину. Да и «дочка» просто красавица. На отца не похожа, значит, в меня.
От этой мысли она улыбнулась и впервые спокойно заснула. В больнице наступило время, когда все укладывались спать. «Наталье», бывшей Анне Лыковой, это казалось странным, потому что больные и так все время спали, дремали. Зачем нужно было еще устанавливать время для обязательного сна?
Шум в платах затихал. «Наталья» знала, что многие не спят, а читают книги или газеты. Становились слышнее разговоры докторов и медсестер, нянечек. Они переговаривались, находясь, порой, на разных концах длинного больничного коридора, громко звали друг друга к телефону, хлопали дверями, хохотали, бренчали чайной посудой. Но если вдруг в какой-нибудь палате раздавался громкий голос, они с возмущением реагировали на это, строго выговаривая нарушителю тишины.
Именно в это время «Наталья» решила побывать в ванной комнате, где, она знала, кроме большущей ванны и лежанки, обтянутой коричневой кожей, висело зеркало без рамы.
Подойдя к двери своей палаты, она вначале выглянула, чтобы убедиться, что путь свободен, а дверь ванной открыта. Торопливым шагом прошла часть коридора до заветной двери, нырнула в прохладу ванной (там было открыто окно, выходящее в больничный парк) и резко повернулась к той стене, на которой висело зеркало.
Вначале она заметила, что зеркало все было в капельках мутной жидкости, в грязных разводах, а по левой верхней части зеркала проходила черная трещина. Но даже в этом замызганном зеркале «Наталья» до мельчайших подробностей разглядела ту, которой она стала. Темно-синий халат с белой оторочкой по вороту обрисовывал фигуру женщины до бедер. Дальше зеркало заканчивалось. «Наталья» подняла глаза выше: крепкая грудь, не длинная, но ровная, гладкая шея, четко очерченный подбородок.
Еще выше, приказала себе. Немного скуластое лицо с легким загаром, светло-карие глаза, бледные, слегка запекшиеся губы, заметная родинка на правой щеке под внешним уголком глаза, едва заметные ямочки на щеках, маленькие уши, наполовину прикрытые светло-каштановыми волосами. В ушах поблескивали серьги, маленькие, но, по-видимому, золотые, и камень бриллиант, только крошечный совсем.
«Наталья» тут вспомнила, что ей подарила незадолго до смерти бабушка: крупные бриллианты на цепочках из гранатов.