Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
— Вас, граф, как моего первого министра, я желала бы всегда иметь около себя, — сказала она, — но я не могу требовать, чтобы вы во всякую погоду ездили ко мне с Десятой линии Васильевского острова через Неву…
Миних стал было уверять, что ему как человеку военному всякая погода нипочем, но, не договорив, он так раскашлялся, что должен был прижать к губам платок.
— Вот видите: вы уже простужены! — сказала Анна Леопольдовна. — Нет, нет, вы должны переехать ко мне во дворец. Для вас будут отведены те самые покои, которые я сама занимала до сегодняшнего дня. А чтобы вам поскорее поправиться от простуды, — прибавила она шутливо, —
— Какой такой рецепт, ваше высочество?
— А ордер на отпуск вам ста тысяч из нашей государственной аптеки — рентереи.
Принцессе, очевидно, была небезызвестна единственная слабость честного старого воина — жадность к деньгам, и она не без основания полагала, что такое звонкое лекарство излечит его вернее всякой докторской микстуры. Бесстрастные черты фельдмаршала действительно озарились как бы лучами солнца.
— Этим подарком, — с чувством заявил он, — ваше высочество, даете мне возможность привести в исполнение одно мое давнишнее желание. Дом мой уже много лет нуждается в капитальном ремонте. Теперь заодно я могу украсить и наружный фасад его скульптурными изображениями…
— Ваших воинских подвигов и трофеев?
— Да…
— Вот это я понимаю! Знаете ли, граф, в главной группе я поместила бы пленных турок в цепях. Как вы находите эту мысль?
— Прекрасная мысль, достойная вашего высочества.
— Вы одобряете? Как я рада! Но работа должна быть непременно художественная, и поручить ее можно только первоклассным скульпторам.
— Не иначе.
— Так от ста тысяч вам, пожалуй, ничего почти не останется?
— Не так–то много. Признаться, я наводил уже справки: с общим ремонтом все обойдется по меньшей мере тысяч в семьдесят.
Стоявшая позади Анны Леопольдовны Юлиана наклонилась к ее уху.
— Верно, верно, — тотчас согласилась с ней принцесса. — Уменьшить прописанную вам порцию — значило бы затянуть ваш кашель. Поэтому на починку и украшение вашего дома я пропишу еще отдельный рецепт на семьдесят тысяч. Напомни мне, пожалуйста, Юлиана.
Такая щедрость правительницы окончательно, казалось, покорила сердце старика–фельдмаршала.
Не забыла принцесса дополнительной милостью и его сына: чтобы ему, новому обер–гофмейстеру, быть всегда поблизости, она подарила тому в собственность казенный дом по соседству с Зимним дворцом. Чрезвычайно расчетливый вообще в государственных расходах, фельдмаршал на этот раз не возражал: ведь и сын его, как он сам, был одним из самых крепких столпов нового правительства.
Юлиану и Лили Анна Леопольдовна поздравила с их новыми званиями статс–фрейлины и гоффрейлины еще у себя до общего приема. Весть об этом разнеслась на приеме с быстротою молнии, и большинство поздравителей считало долгом после правительницы принести поздравления и ее двум любимым придворным дамам. Так, подошел к ним и молодой адъютант фельдмаршала, подполковник Манштейн. Сказав несколько обыкновенных любезностей Юлиане, он уступил место следующему поздравителю, а сам заговорил с Лили.
— Простите мое любопытство, баронесса, — приступил он прямо к занимавшему его, по–видимому, вопросу, — большую часть вашей недолгой еще жизни вы провели, как я слышал, в деревне?
«От кого он это слышал?» — мелькнуло в мыслях Лили, невольно покрасневшей при таком непосредственном обращении к ней блестящего гвардейца. Но, стараясь не показать своего замешательства, она отвечала с требуемой холодной корректностью:
— При дворе я уже целых
— О! В таком случае, жизнь ваша действительно очень уж долгая! — улыбнулся Манштейн, затем тихонько вздохнул. — Вашему покорному слуге не выпало такого счастья! Хотя я и лет на десять, на двенадцать вас старше, однако деревенским воздухом почти не дышал. Родился я здесь, в болотистом Петербурге. Покойный отец мой был генералом русской службы. Но так как сам он был родом из Пруссии, то послал меня воспитываться в берлинский кадетский корпус, из корпуса же я поступил прямо в прусское войско и дослужился до поручика, дослужился бы с Божьей помощью когда–нибудь и до генерала, не пригласи меня пять лет тому назад царица Анна на русскую службу. И здесь мне, должен сказать, повезло: в прошлом году наш славный фельдмаршал взял меня к себе в адъютанты, в нынешнем произвел в подполковники, а на днях я буду иметь честь представиться вам и в полковничьем мундире. Когда дадут мне полк, я могу обзавестись и собственной семьей… Смею ли я, баронесса, узнать ваше мнение, не проситься ли мне куда–нибудь подальше от двора–в деревенскую глушь?
— Мое мнение? — повторила, недоумевая, Лили и вдруг, сообразив, вся вспыхнула до корней волос.
— Вы, может быть, еще подумаете, — продолжал Манштейн. — Если позволите, я завтра зайду к вам за ответом?
Хотя это было сказано несколько пониженным голосом, но Юлиана расслышала последние слова и отвечала за Лили:
— Она, простите, еще не принимает визитов.
— У нас с баронессой Врангель был разговор о деревне, — нашелся Манштейн. — Ей так хотелось бы подышать опять чистым ароматом лугов и полей. Вот я желал бы доставить ей букет душистых цветов…
— Прибавьте уж на всякий случай и миртовую ветку!
— Что это вы вздумали, Юлиана?.. — пробормотала Лили.
Манштейн, казалось, лучше ее понял иронию статс–фрейлины.
— Так до завтра, баронесса Врангель, — проговорил он слегка дрогнувшим голосом и, отдав обеим фрейлинам формальный поклон, отошел в сторону.
«Не ревнует ли она уже его ко мне?» — подумала Лили.
Она не могла дождаться, когда кончится церемония официального приема, и воспользовалась первым случаем, чтобы уйти к себе. Но тут, в коридоре, перед дверью в свою комнату, она застала своего молочного брата.
— А, Гриша! Хотел показаться мне уже без бороды?
— Бояться мне теперь, точно, уже некого, — отвечал Самсонов каким–то загадочным тоном. — Но я к вам, Лизавета Романовна, не затем…
— А за чем же? — Меня посылают курьером в Новгородскую губернию за Михайлой Ларионычем Воронцовым. Его возвращают ко двору цесаревны…
— Да? Как графиня Анна Карловна–то будет довольна!
— Приятелька ваша по суженому своему, верно, крепко стосковалась. Так вот я и думал, не будет ли от нее к нему поклона? Вы дозволите мне от вашего имени зайти к ней?
— Ну, конечно. Я напишу ей сейчас об этом пару строк.
Уйдя к себе, Лили через пять минут возвратилась к Самсонову с запиской.
— Вот, Гриша, отдай ей в собственные руки.
— Слушаю–с. А засим, Елизавета Романовна, позвольте пожелать вам здоровья и всякого счастья…
Голос его упал, и лицо приняло такое грустное, ожесточенное выражение, что Лили не на шутку всполошилась.
— Что это значит, Гриша? Ты точно навеки со мною прощаешься?
— Может, и навеки… Премилостивый Господь не оставь вас!..