Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
— А когда она с тобой будет рассчитываться, — заметила Скавронская тихонько Лилли, — то потребуй расплаты уже не деньгами, а натурой.
— Как натурой?
— А так: самим Гришей.
— Что ты опять ей нашептала, егоза? — спросила Елизавета Петровна. — Смотри–ка, смотри, как ее в жар бросило!
— Я посоветовала ей только не продешевить при расплате, — отвечала Скавронская.
Лили, сделавшись центром общего внимания, была готова сквозь пол провалиться.
— Ах вы дети, дети! — улыбнулась цесаревна. — Придет время, моя душечка, так я с вами расплачусь по совести, будьте покойны.
Глава одиннадцатая
У СТАРИКА–ВОЗНИЧЕГО БРАЗДЫ УСКОЛЬЗАЮТ ИЗ РУК
В тяжкой болезни фельдмаршала Миниха наступил поворот к лучшему, но поправлялся больной очень медленно.
Тем временем враги его не дремали. Не находя прямого доступа к правительнице, занятой пока своими собственными делами, они через посредство ее супруга, не менее простодушного, подкапывались под человека, доставившего ей регентство.
— Это сам Бог покарал старика! — говорил принцессе принц–супруг в присутствии ее двух фавориток. — Я для него точно и не суще–че–че–чествую.
— Но не сам ли он предложил назначить ваше высочество генералиссимусом? — позволила себе Юлиана вступиться за свекра своей сестры.
— А иезуитскую оговорку в указе вы, баронесса, забыли?
— Какую оговорку?
— Что генералиссимусом, по своим заслугам, должен бы быть по–настоящему он, Миних, мне же он уступает это звание как отцу императора (понимаете: только как отцу , а не за мои собственные заслуги)! И это распубликовано на всю империю!
— Но ведь все это, друг мой, совершенно верно, — не удержалась возразить тут Анна Леопольдовна, у которой, при всем добродушии, невольно прорывалось временами пренебрежение к навязанному ей, немилому супругу. — Entre nous soit dit, [21]– какие твои заслуги?
— Какие! — вскипятился еще пуще Антон–Ульрих. — Если ты так близорука, то я тебе не надену очков, для этого я слишком скромен. Но прежде чем арестовать Бирона и провозгласить тебя правительницей, почему он не посоветовался со мной, не велел даже будить меня…
21
Между нами говоря (фр.).
— Потому что ты, по обыкновению, только бы напутал.
— Ну да! Вы оба с ним чуяли, что нашлись бы желающие призвать к регентству кое–кого другого.
— Уж не тебя ли?
— Да хоть бы и меня? Ты — императору мать, я, — отец. Уж не воображаешь ли ты, что управлять государством будешь искуснее меня?
— Ничего, мой милый, я не воображаю. Знаю одно: что по происхождению я — русской царской крови, а в твоих жилах течет одна немецкая кровь. Стало быть, для русского народа ты такой же чужой, каким был Бирон. А что касается твоего ума…
— Пожалуйста, без сравнений! — перебил принц. — Спорить теперь все равно бесполезно: что сделано, то сделано. Тебе присягали, пускай же ты номинально считаешься регентшей, пока сынок наш подрастет. Но я–то, супруг твой, во всяком случае имею неоспоримое право быть твоим первым советчиком, потому что сына нашего мы любим одинаковой родительской любовью, одинаково желаем видеть его потом счастливым на царском престоле. А Миниху я все–таки не прощу–чу–чу–чу!.. Хоть бы он поскорее издох!
— Какие у тебя выражения, какие нехристианские мысли! Желать своему ближнему смерти…
— Какой он мне ближний! Ну, да хорошо, хорошо, пускай себе выздоравливает. Но болезнь его чрезвычайно серьезна и затянется, конечно, надолго. А государственные дела не ждут, мы с тобой дилетанты, и одни с ними не справимся. Значит, на подмогу надо взять человека вполне опытного, государственного.
— О ком это говоришь ты? Уж не об Остермане ли?
— А то о ком же? Миних, бесспорно, отличный полководец, но в гражданских порядках такой же профан, как и мы с тобой. Остерман же в них, по русской поговорке, собаку съел.
— Но он такой неаппетитный! — с брезгливой миной; возразила принцесса.
— То есть как неаппетитный? Напротив того, он известный гастроном: стол у него всегда преотменный…
— Да я не о столе! Он такой неопрятный: вся грудь в пятнах, нос в табаке… Потом, он вечно кашляет, плюется, а вдобавок еще гримасничает…
— Так кто же заставляет тебя с ним встречаться?
— А то как же?
— Предоставь это мне.
— Тебе?
Анна Леопольдовна вопросительно оглянулась на свою статс–фрейлину.
— Вы забываете, принц, — заметила Юлиана, — что граф Остерман хронически страдает подагрой и кашлем, много лет уже он почти не выезжает из дому.
— Да он не отказывается, я уже зондировал почву.
— Как! Не предупредив меня? — воскликнула принцесса.
— Зачем было тебя, моя милая, понапрасну беспокоить? Но раз он согласен, то ты должна уже лично выразить ему свое желание. Когда ты примешь его?
— Ах, Господи! — вздохнула Анна Леопольдовна. — Все равно… хоть завтра.
— Простите, принцесса, — вмешалась снова Юлиана. — Устранить этак графа Миниха, не переговорив даже с ним, как хотите, совсем неудобно. Вы ему слишком обязаны, и заболел он именно при аресте Бирона.
— Верно–то верно… — тотчас согласилась принцесса. — Но как же быть–то? Я его ведь не видела…
— Пока он был при смерти, вам, конечно, нельзя было его видеть, но теперь он настолько уже поправился, что доктора позволяют посторонним навещать его.
— Так ты полагаешь, что мне следовало бы самой навестить его?