Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
— Дайте мне только встать на ноги, — говорил старик, — повидаться опять с самой принцессой…
Но еще до того, 28 января, ему был прислан новый указ о том, чтобы каждому министру заведовать только своею частью: так «первому министру, генерал–фельдмаршалу графу фон Миниху, ведать все, что касается до всей сухопутной полевой армии, всех иррегулярных войск, артиллерии, фортификации, кадетского корпуса и Ладожского канала, рапортуя обо всем том герцогу брауншвейг–люнебургскому».
В разъяснение же такого указа он узнал от Юлианы Менгден, как относится к нему принц Антон–Ульрих,
Глубоко оскорбленный фельдмаршал велел заложить себе карету, облекся в мундир со всеми регалиями и поехал в Зимний дворец. Но правительница его даже не приняла, извиняясь недосугом, и адресовала его к своему супругу, который, дескать, во все дела посвящен лучше ее самой.
— Всему есть мера! — заявил тут Миних своим домашним. — Не будет меня, так они поймут, кого лишились.
И он послал во дворец прошение об отставке. Анна Леопольдовна была этим немало смущена, особенно перед Минихом–сыном, своим обер–гофмейстером. Она назначила фельдмаршалу определенный день и час для личных объяснений, встретила его очень приветливо и стала упрашивать ради Бога не оставлять ее, так как она чрезвычайно дорожит его опытностью и в дипломатии.
— Если я поручила ведать иностранные дела графу Остерману, — говорила она, — то затем только, чтобы облегчить вас: ведь военные ваши дела и без того займут у вас весь день.
Миних сдался, но под условием, чтобы ему не только считатьс я первым министром, но и быть таковым на самом деле с подчинением ему всего кабинета .
— Хорошо, хорошо… — согласилась правительница. — Дайте мне только немножко подумать.
«Подумать», однако, она предоставила опять–таки Остерману, а тот, «подумав» вместе со своими сообщниками, доложил, что при допросе в тайной канцелярии один из солдат, участвовавших при аресте герцога Бирона, проговорился, будто бы Миних подбил их, солдат, к этому предприятию призывом возвести на престол цесаревну Елизавету.
— Ну, я этому не поверю! — воскликнула принцесса.
— А я верю, — отозвался присутствовавший, по обыкновению, при докладе Остермана Антон–Ульрих.
— Не поверю, не поверю! — повторила Анна Леопольдовна. — Это клевета на моего верного Миниха, на мою добрую тетю Лизу.
— За что купил, за то и продаю, — сказал со всегдашней своей льстиво–почтительной уклончивостью Остерман. — Как относится к этому вопросу сама цесаревна, — мне, конечно, не известно. Знаю одно, что, когда выпустили на днях из крепости заключенного туда покойного государыней вольнодумного архиерея Феофилакта Лопатинского, — цесаревна навестила его на Новгородском подворье…
— Но освободили его ведь по моему же указу? А тетя помнит несчастного Лопатинского еще со времен своего отца.
— М–да. Он так и отвечал ей на вопрос, узнает ли он ее: «Ты — искра Петра Великого!» Цесаревна же заплакала и дала ему на лекарство триста рублей.
— А я дала бы шестьсот!
— Великодушие вашего высочества не знает границ. Оставимте пока в покое цесаревну и
— Вы, граф, слишком подозрительны. Ведь вот и моя Юлиана получила недавно от прусской королевы портрет с бриллиантами. Неужели отказываться от подарков столь высоких друзей?
— По крайней мере, затруднительно, согласен. Но король Фридрих не далее как в декабре затеял войну из–за Шлезвига с императрицей австрийской Марией–Терезией…
— Покровительницей нашего брауншвейгского дома! — подхватил Антон–Ульрих. — Война самая неспра–пра–пра–праведливая…
— Ты–то хоть не мешайся с твоими комментариями! — досадливо перебила его супруга. — Граф прекрасно может обойтись и без них.
— Не будем входить теперь в обсуждение вопроса о том, которая из двух воюющих сторон стоит на более законной почве, — продолжал Остерман. — Вопросы войны решаются мечом, кто победит, тот и прав. Но при своем пристрастии к прусскому королю граф Миних может настоять на том, чтобы мы двинули наши войска на помощь пруссакам…
— На это–то я никогда не соглашусь! — вскричала Анна Леопольдовна.
— Теперь, принцесса, вы так думаете, потому что слышали только что резоны вашего августейшего супруга и вашего покорного слуги. А выслушаете Миниха, и поддадитесь его доводам. Характер у вас ведь мягкий, как воск…
— Но как же мне не выслушать сперва фельдмаршала?
— Чего еще выслушивать человека, который сам просится в отставку! — вмешался опять Антон–Ульрих. — Или ты тоже в заговоре с Фридрихом против покровительницы нашего брауншвейгского дома?
— Перестань с твоими глупостями!
— Итак, — заговорил снова Остерман, — ваше высочество тоже не можете не признать, что граф Миних, по глубокой приязни своей к королю прусскому, весьма опасен на высоком посту первого министра. А так как он и по внутренним делам государства не только не торопится, как подобало бы верноподданному, исполнять все приказания ваши и принца–генералиссимуса, но, вопреки им, издает еще свои собственные приказы, то дальнейшее пребывание его на настоящем посту опасно и для блага России. Раз он подал по собственному побуждению просьбу об отставке, то нет ничего проще, как удовлетворить его просьбу.
— Так вы, в самом деле, думаете?.. Но как же это сделать возможно деликатнее?
— Делается это по установленной форме. Вот, изволите видеть, его прошение. Вам надо надписать тут наверху одно только словечко: «Согласна».
Говоря так, Остерман обмакнул перо в чернила и подал его принцессе. В последний раз тихонько вздохнув, она приняла перо и надписала на прошении фельдмаршала знаменательное словечко.
Но честолюбивому принцу брауншвейгскому и этого показалось мало, чтобы вконец принизить ненавистного ему фельдмаршала, он, как генералиссимус, не предупредив даже принцессы, приказал указ об увольнении первого министра читать народу на всех столичных перекрестках с барабанным боем.