Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
— Ну, сделайте это в виде особого мне одолжения.
— И в виде особого одолжения, простите, не сделаю. Репутации моей я не смею портить антихудожественной постройкой. Лучше поручите уж дело кому–нибудь другому.
— Ах ты Господи! Какой вы, право, упрямый. Да понимаете ли, башня эта мне необходима, совершенно необходима!
— Для чего? Осмелюсь спросить.
— Для чего!.. Да видите ли… мне хотелось бы иметь сверху полный кругозор…
— Так я поставлю вам лесенку к верхней балюстраде. Оттуда можно будет видеть во все стороны.
— И через ту вон ограду?
— Разумеется, вниз по Фонтанке до самой Невской перспективы.
— А башни мне вы так–таки и не сделаете?
— Ни за миллион рублей, принцесса.
Анна Леопольдовна подавила глубокий вздох.
— Ну, что же делать, если вы так жестокосерды! Устройте мне хоть лесенку.
На другой же день Растрелли получил от дворцовой конторы формальное предписание приступить к возведению нового дворца с крайним поспешением. Еще через день в третьем саду появились землекопы, а там стал подвозиться и строительный материал.
Не проходило с этих пор дня, чтобы правительница не совершила прогулки по третьему саду, сопровождали ее две фрейлины–фаворитки. У ворот туда был поставлен часовой, который не пропускал никого постороннего.
9 мая у фельдмаршала Миниха, по случаю дня его рождения, был большой бал с итальянским концертом, а 11 мая — у Миниха–сына крестины новорожденной дочери. Старику Анна Леопольдовна послала золотую, осыпанную бриллиантами табакерку, а на крестины откомандировала своего супруга, выразив согласие быть вместе с ним восприемницей новорожденной, нареченной по обеим Анной–Ульрикой. Сама же она не тронулась из дворца. Кроме романов да карт, ее занимала теперь, казалось, только новая постройка. За ломберным столом ее обыкновенными партнерами были прежде принц Антон–Ульрих и два посланника: австрийский — Ботта и английский — Финч. В середине мая явился еще новый партнер — саксонско–польский посланник, граф Линар, и с этого дня ни одна партия не обходилась уже без него. Но вел он себя вполне по–рыцарски, не позволяя себе никаких отступлений от придворного этикета, если же временами и вскидывал с карт свои выразительно томные взоры, то останавливал их на принцессе на один лишь миг, а затем вперял их уже на целую минуту, если не более, в устремленные на него глаза Юлианы, стоявшей неотступно за креслом своей госпожи. В июне месяце такая тактика стала для всех понятной: Линар просил руки Юлианы, и она, не задумываясь, дала ему свое согласие. До официального обручения, которое должно было состояться в августе, жених встречался с невестой в третьем саду, принцесса же гуляла, обыкновенно, от них отдельно, вдвоем с Лили.
— Как я довольна! — высказалась она ей как–то. — Смотри, как они оба счастливы!
— А он все–таки остается еще вашим рыцарем? — спросила Лили.
— Без страха и без упрека! У него ведь свой рыцарский девиз:
А Dieu mon ^ame,
Ma vie au roi,
Mon coeur aux dames,
Глава пятнадцатая
В ОБРУЧИ И В ГОРЕЛКИ
День тезоименитства малютки–императора Иоанна Антоновича 24 июня праздновался в Летнем дворце большим банкетом, к которому была приглашена и цесаревна Елизавета. За полчаса до банкета явился один из ее камер–юнкеров, Пьер Шувалов, с извещением, что по внезапному нездоровью цесаревна, к сожалению своему, быть не может. Более самой принцессы была огорчена этим Лили Врангель, потому что цесаревну сопровождала всегда Аннет Скавронская. Когда наступил момент вести дам к столу, к Лили подошел Шувалов.
25
* * *
26
* Моя душа принадлежит Богу, моя жизнь — королю, мое сердце — дамам, моя честь — мне самому! (фр.).
— По поручению вашей подруги, графини Анны Карловны, осмелюсь предложить вам руку.
Лили сделала вид, что не поняла его игры слов, и без возражений оперлась на его руку. За столом он прилагал все старания, чтобы занять ее. Так, между прочим, он сообщил ей про сидевшего недалеко от них графа Линара, что тот по происхождению итальянец, но предки его еще двести лет назад переселились в Германию.
— Оттого–то у него и волосы уже так посветлели! — заметила Лили. — Да и цвет кожи совсем как у молодой девушки.
— А известно ли вам, чем достигается такой нежности кожа? — спросил Шувалов.
— Чем?
— Особой парижской помадой. Он на ночь вымазывает себе этой помадой и лицо, и руки, а потом надевает еще маску и перчатки.
— И спит так всю ночь в маске и перчатках! Да вы, Петр Иваныч, это не сочиняете?
— Нет, я узнал это из самого верного источника. Но зато ведь полюбуйтесь: как хорош!
— После этого я на него просто глядеть не могу!
— И не глядите: это волк в овечьей шкуре.
По окончании банкета правительница вышла на стеклянную галерею, где для нее и ее избранных партнеров был уже раскрыт ломберный стол, тут же у открытых окон подышать свежим воздухом уселись и пожилые царедворцы. Молодежь же спустилась в сад, чтобы на площадке под галереей поиграть в модную тогда игру «cerceaux» (обручи). Лили научилась этой игре еще у своих родных в Лифляндии и выказала себя теперь настоящей мастерицей. Зорко следя за взлетавшими над нею обручами, она подхватывала их своей палкой и бросала дальше с естественной грацией, плавно, то приподнимаясь, то опускаясь на цыпочках, наклоняясь своим гибким станом то вперед, то назад. При этом невинное, хорошенькое личико ее светилось таким оживлением и неподдельным удовольствием, что участвовавшие в игре кавалеры невольно на нее заглядывались, а один из них не утерпел бросить ей не в очередь свой обруч:
— Мадемуазель Врангель, ловите!
Она порхнула навстречу обручу и, поймав его, с тою же ловкостью метнула обратно. Тут ее окликнули уже с разных сторон: «Мадемуазель Врангель! Мадемуазель Врангель!» и почти одновременно над нею взвилось четыре обруча.
Она не растерялась и, точно фехтуя рапирой с несколькими противниками, поспела нанизать На свою палку три обруча, а четвертый захватила на лету свободной левой рукой.
— Вы — сильфида, мадемуазель Врангель! Вам первый приз! — услышала она сверху звучный мужской голос.
Она подняла голову. С галереи ей благосклонно кивал и улыбался не кто иной, как златокудрый, светлолицый Линар.
«Волк в овечьей шкуре», — припомнилось ей предостережение Шувалова, и по спине ее невольно пробежали мурашки, как в предчувствии чего–то недоброго. Но задумываться над этим ей не дали летевшие к ней все новые и новые обручи, требовавшие ее внимания. Так она и не заметила бы, стоявшего уже некоторое время в стороне под навесом деревьев, просто одетого, молодого человека, если бы на него не указал Шувалов:
— Да вон, никак, Самсонов! Как его впустили сюда и что ему нужно?
— Он, верно, только что вернулся из поездки с Разумовским… — пробормотала Лили.
— И желает тотчас представиться своей молочной сестрице? — досказал насмешливо Шувалов. — Прикажите спросить его?
— Да, пожалуйста.
Минуту спустя он вернулся назад от Самсонова с надушенным письмецом:
— От вашей подруги.
— Может быть, требуется ответ?.. — проговорила Лили и тут же вскрыла письмо.