Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
— Сказать между нами, — заметил Менгден, — Черкасский за свои неблаговидные поступки заслуживал бы скорее отставки, чем награды. В нем нет ни капельки добродушия истых русских людей, в душе он все еще татарин…
— Так–то так, — сказал Миних–сын. — Но в начале нового правления, мне кажется, вернее можно утвердиться не строгостью и уличением прежних провинностей, сколько милосердием и великодушием, а потому для новой правительницы будет полезнее явить и в сем случае особенно убедительный акт великодушия, возвысив малодостойного. Не правда ли, батюшка?
— Вреда большого оттого для России не будет: воли я ему все равно не дам.
— Стало быть, вы согласны? Пиши, Самсонов: «4». Действительному тайному советнику князю Черкасскому пожаловать также чин давно состоящей вакансии великого канцлера, и быть ему по–прежнему в кабинете».
— Мне вот что приходит в голову, — сказал тут старик–фельдмаршал. — Если Черкасского не считать коренным русским, то до сих пор мы не наградили еще ни одного русского. Теперь выдвинем и кого–нибудь из русских.
Так в 5–й пункт наградного указа попал природный русский граф Михаил Гаврилович Головкин, который давно уже получил высший гражданский чин действительного тайного советника, а теперь удостоился звания вице–канцлера.
За Головкиным следовал еще целый ряд награждаемых лиц, в том числе, конечно, и двое присутствующих при совещании: Миних–сын был назначен обер–гофмейстером с чином генерал–поручика, а барон Менгден украсился орденскими знаками Святого Александра Невского. Из остальных упомянем здесь еще о бывшем адъютанте принца брауншвейгского, Петре Граматине, который за месяц назад, после пытки в застенке и наказании кнутом, был лишен всех чинов и исключен из службы, а теперь восстановлялся в прежних чинах с назначением на должность директора канцелярии принца.
— Всех, кажется, удовлетворили, кого следовало, никого не обошли? — сказал фельдмаршал.
— А придворные дамы не попадут в этот указ? — спросил Менгден.
— Нет, относительно их будет особое распоряжение, выбор их надо предоставить самой принцессе. Вы, барон, имеете в виду, вероятно, вашу племянницу Юлиану?
— Да, она, казалось бы, заслужила того, чтобы сделаться статс–фрейлиной ее высочества.
— Еще бы! — подтвердил Миних–сын. — Теперь у ее высочества уже по регламенту должно быть не менее семи фрейлин, а кому же и быть старшей, как не Юлиане? Да она и сама напомнит принцессе, будьте покойны.
— Ваше сиятельство не погневитесь за смелое слово? — решился тут выступить со своим предложением и Самсонов.
— Говори.
— Любимую свою камер–юнгферу, баронессу Лизавету Романовну Врангель, ее высочество принцесса еще при блаженной памяти государыне немеревалась также взять к себе во фрейлины…
— Да тебе–то откуда сие известно учинилось?
— А он молочный брат баронессы Врангель, — объяснил отцу с улыбкой молодой граф. — Точнее сказать, приходился он молочным братом ее покойной сестре, Маргарите, которая, если вы припомните, была также фрейлиной при принцессе… А две величины, равные порознь третьей, равны между собой.
По узким губам Миниха–отца проскользнула также тень улыбки.
— Старая аксиома, — промолвил он. — Но ведь если принцесса так уж благоволит к этой девице, то и сама, конечно, не преминет сделать ее фрейлиной.
— На всякий случай, я все–таки доложу ей об этом, — сказал молодой граф.
— Вспало мне еще на мысль, ваше сиятельство… — заговорил опять, ободрившись, Самсонов.
Фельдмаршал начал уже, видимо, терять терпение и сдвинул брови.
— Что еще?
— Ее высочеству цесаревне Елизавете Петровне, осмелюсь спросить, ничего не жалуется?
Оба Миниха, отец и сын, озадаченно переглянулись: цесаревну они совсем ведь упустили из виду!
— Да что можно было бы ей пожаловать? — сказал фельдмаршал. — В средствах она хоть и стеснена, но рядом с почетными наградами простым смертным назначить ей, царской дочери, денежный презент не совсем–то подобает.
— При своей гордости она, наверное, откажется, как отказалась от презента Бирона, — заметил сын. — Но у тебя, Самсонов, никак, уже что–то придумано?
— Не знаю, как покажется вашим сиятельствам… Цесаревне, сдается мне, не столь даже лестно стоять в указе наряду с разными сановными особами, сколько видеть родственное внимание к себе со стороны правительницы. Года два назад цесаревна прочила в камер–юнкеры к себе доброго приятеля моих бывших господ Шуваловых, Воронцова Михаилу Ларионыча. Но герцог Бирон не взлюбил его и удалил в Новгородскую губернию в линейные полки. Так вот, кабы его вернуть теперь оттуда ко двору цесаревны…
— Препозиция, батюшка, мне кажется, весьма даже приемлемая, — сказал Миних–сын. — Воронцов в самом деле был в немалом фаворе у цесаревны, а паче того, пожалуй, у ее кузины молодой графини Скавронской.
— Герцог опасался, говорят, как бы не дошло у них даже до брака, — добавил Менгден. — Это был бы такой мезальянс… [13]
— Да нам–то какое до этого дело? Умиротворить бы только цесаревну и ее приближенных.
— Совершенно верно, — подтвердил старик отец. — Так ты, сын мой, скажи об этом правительнице сегодня же при поднесении указа о милостях. Она, верно, тоже опробует.
— А курьер, ваше сиятельство, к господину Воронцову будет тоже послан? — спросил Самсонов.
13
Неравный брак (фр.).
— Ты, братец, не сам ли уж хотел бы быть таковым курьером? — снисходительно опять улыбнулся фельдмаршал.
— Коли будет такая ваша милость. Михайло Ларионыч меня с прежних времен хорошо тоже знает.
— Ну, что ж, поезжай с Богом.
Глава восьмая
СОКОЛ С МИРТОВОЙ И ГОЛУБЬ С МАСЛИЧНОЙ ВЕТКОЙ
Проект наградного указа, как и следовало ожидать, был принцессой во всех пунктах опробован, и не далее как в 11 часов утра указ был прочитан высшим чинам, собравшимся во дворце в полном составе. Пожалованные, один за другим, подходили к руке новой правительницы. Каждого она удостаивала официально любезной улыбкой, некоторых избранных и парой ласковых слов, особенную же внимательность выказала старику–фельдмаршалу.