Бироновщина
Шрифт:
По окончаніи рчей, Анна Іоанновна, опираясь на руку Волынскаго, спустилась съ троннаго возвышенія (два камерпажа поспшили подхватить волочившійся за нею тяжелый шлейфъ) и прослдовала въ большую, празднично-разукрашенную галлерею, гд придворные чины и дамы размстились въ томъ же порядк.
— А вотъ и нареченный женихъ, — замтила вполголоса одна изъ сосдокъ Лилли. — Но какъ онъ жалокъ, Боже милосердный!
— Какъ есть агнецъ передъ закланьемъ, — отозвалась другая.
И точно: въ своемъ бломъ шелковомъ, расшитомъ золотомъ кафтан, съ женоподобнымъ лицомъ и распущенными а l'enfant до плечъ, завитыми свтло-блокурыми волосами, бдный
Тутъ два высшихъ придворныхъ чина: кабинетъ-министры Волынскій и князь Черкасскій, ввели въ галлерею и подвели къ императриц племянницу-невсту. Видъ y Анны Леопольдовны былъ не мене убитый, какъ y Антона-Ульриха; а когда тетушка-царица объявила ей, что вотъ принцъ брауншвейгскій проситъ ея руки, — самообладаніе окончательно оставило бдняжку; она кинулась на шею къ государын и разрыдалась.
Такая чисто-семейная сцена, не предусмотрнная церемоніаломъ, до того всхъ озадачила, что все кругомъ замерло, не смя шелохнуться. Сама Анна Іоанновна, строго сохранявшая до сихъ поръ свою царственную осанку, не смогла также подавить свое волненье: изъ-подъ рсницъ ея на голову припавшей къ ней племянницы закапали слезы.
Не потерялся только маркизъ Ботта. Обратясь къ императриц съ новой рчью, онъ раскрылъ сафьяновый футляръ, въ которомъ оказался свадебный подарокъ «римскаго» императора — великолпная золотая цпь — «эсклаважъ», вся усыпанная драгоцнными каменьями и крупными жемчужинами. Дрожащими еще руками Анна Іоанновна приняла цпь и надла ее на шею невсты; посл чего сняла съ пальцевъ принца и принцессы обручальныя кольца и вручила жениху кольцо невсты, а невст — кольцо жениха.
— Будьте счастливы, мои дти! Благослови васъ Господь Богъ и Пресвятая Матерь Божія! — проговорила она растроганнымъ голосомъ и обняла обоихъ.
Первою поздравить вновь обрученныхъ подошла цесаревна Елисавета. Обнимая принцессу, она тихонько стала утшать ее.
— Оставь! ты ее еще больше разстроишь! — властно замтила ей императрица, и цесаревна отошла, чтобы дать мсто другимъ поздравителямъ.
Стоя объ руку съ женихомъ, Анна Леопольдовна принимала поздравленія съ натянутой улыбкой сквозь слезы и, казалось, едва держалась на ногахъ, такъ что Антонъ-Ульрихъ долженъ былъ ее поддерживать, хотя y него самого видъ былъ не мене жалкій.
Всмъ присутствующимъ стало не по себ: вс украдкой переглядывались, перешоптывались. Лилли услышала опять около себя пересуды, причитанья придворныхъ кумушекъ:
— Не къ добру это, охъ, не къ добру!
— Не обрученіе это, а словно похороны!
— Смотрите-ка, смотрите: уже уходятъ! Невмоготу, знать, пришлось.
Толпившіяся въ дверяхъ торопливо посторонились, чтобы пропустить обрученныхъ.
Слдовавшая за принцессой баронесса Юліана кивнула по пути Лилли, чтобы та не отставала. Когда, рядомъ комнатъ, достигли наконецъ собственныхъ покоевъ Анны Леопольдовны, послдняя высвободила свою руку изъ-подъ руки жениха и, коротко поблагодаривъ: "Danke!", въ сопровожденіи Юліаны и Лилли вошла въ открытую камерпажемъ дверь, которая тотчасъ опять захлопнулась передъ озадаченнымъ принцемъ.
X. Эсклаважъ и новая дружба
— Ахъ, я бдная, бдная! — воскликнула Анна Леопольдовна, ломая руки, и повалилась ничкомъ на свое «канапе».
— Что вы длаете, принцесса! — испугалась Юліана: — вы совсмъ вдь изомнете вашу чудную робу и сломаете, пожалуй, фижмы…
— Я задыхаюсь… Разстегни меня…
— Да вы хоть бы присли, — сказала Юліана и, наперерывъ съ Лилли, принялись разстегивать ей платье и распускать шнуровку.
Въ это время дверь снова растворилась, и вошла цесаревна Елисавета вмст съ молоденькой гоффрейлиной.
— А я хотла тебя, дорогая Анюта, еще отдльно поздравить, — заговорила цесаревна, подсаживаясь къ принцесс, и крпко чмокнула ее нсколько разъ. — Поздравляю отъ всей души!
— Есть съ чмъ!.. — отвчала Анна Леопольдовна, какъ избалованный ребенокъ, капризно надувая губки. — Мужъ не башмакъ — съ ноги не сбросишь!
— Да зачмъ его сбрасывать? Если не теб самой, то твоему будущему сыну суждено носить царскую корону.
— Сыну отъ постылаго мужа! Не нужно мн ни сына, ни короны! Сколько разъ вдь говорила я тетушк, что съ радостью уступлю теб вс мои права…
— Вздоръ несешь, душенька. Ты государын родная племянница, а я ей только кузина…
— Но зато въ десять разъ меня умне! Не понимаю, право, почему ты, тетя Лиза, всегда еще такъ мила со мной…
— Ея высочество цесаревна со всми обворожительно мила, — вмшалась дипломатка Юліана.
— А главное, гораздо разсудительне васъ, принцесса: если ужъ государын благоугодно было назначить васъ своей наслдницей, такъ вы обязаны безпрекословно повиноваться.
— Я и повинуюсь, выхожу замужъ за этого… Не знаю, какъ и назвать его!
Она залилась опять слезами, и Елисавет Петровн стоило не малаго краснорчія, чтобы нсколько ее успокоить.
— Любоваться имъ теб не нужно; но другимъ-то своей нелюбви къ нему ты не должна слишкомъ явно показывать. Царствующія особы должны стоять на такой высот надъ толпой, чтобы казались ей всегда высшими существами, неподверженными человческимъ слабостямъ.
— Да ты сама-то, тетя Лиза, разв держишь себя такъ?
— Я, милочка моя, никогда не буду царствовать… А какой прелестный y тебя "эсклаважъ!" — перемнила она тему и стала разглядывать драгоцнный подарокъ «римскаго» императора на ше принцессы.
— Подлинно esclavage! — вскричала Анна Леопольдовна, срывая съ себя цпь и бросая ее на полъ. — Для того только мн ее и навсили, что бы я никогда, никогда не забывала, что стала отнын невольницей!
Лилли подняла цпь съ полу и, по молчаливому знаку Юліаны, отнесла на столъ. Во время предшествовавшаго разговора она имла полный досугъ разсмотрть цесаревну. Юліана не даромъ назвала послднюю «обворожительной». Хотя черты лица ея и не принадлежали къ числу такъ-называемыхъ «классическихъ», но овалъ ихъ былъ очень мягокъ и изященъ, а кожа отъ природы такой нжности и близны, что не нуждалась ни въ какой искусственной косметик. Привлекательный обликъ обрамливался спускавшимися на пышныя плечи локонами русыхъ, съ золотистымъ отливомъ, волосъ, съ искрящеюся надъ челомъ брилліантовой діадемой. Но ярче всякихъ брилліантовъ искрились подъ соболиною бровью жгучіе глаза, дарившіе всхъ и каждаго, "какъ рублемъ", такою плнительною улыбкой, что обаянію ея подпадали одинаково и сильный, и прекрасный полъ.