Бироновщина
Шрифт:
— Побольше: съ полтиной, — отвчалъ Липпманъ, ни чуть какъ будто не обидясь, а напротивъ, самодовольно улыбаясь. — Во всякомъ гешефт, г-нъ рыцарь, только начало трудно. Въ первый годъ изъ полтины y меня стало пятьдесятъ рублей, во второй — триста, а въ третій — десять тысячъ.
— Изъ трехъ сотъ рублей въ одинъ годъ десять тысячъ! Это какимъ же чудомъ?
— Не чудомъ, а казенной поставкой. Подрядился я поставить для арміи десять тысячъ епанчей…
— Десять тысячъ епанчей на триста рублей? Значитъ, одну епанчу за три копейки? Кто вамъ это повритъ!
— Хе-хе-хе-хе! Триста рублей моихъ пошли только на первую смазку, чтобы получить поставку. (Онъ наглядно показалъ пальцами, какъ смазываютъ.) Другіе брались поставить кто по восемь рублей, кто по семь, а я по шесть рублей за штуку. Ну, поставка и осталась за мною.
— Да по сколько же вамъ самимъ обошлась каждая штука?
— По сколько? (Онъ лукаво подмигнулъ однимъ глазомъ.) По шесть съ полтиной.
— Такъ, стало-быть, въ прямой себ убытокъ?
— Мн епанчи, что поставилъ, по полтин убытку.
— А то еще за какія жъ?
— За т, что не поставилъ.
— Простите, г-нъ Липпманъ, но я васъ не понимаю.
— Не понимаете? Ха! А дло, кажется, ясное: по квитанціи я сдалъ будто бы вс десять тысячъ штукъ, а взаправду приняли отъ меня шесть тысячъ.
— Такъ что за непоставленные четыре тысячи вы положили себ въ карманъ ни за что, ни про что, двадцать четыре тысячи рублей?
— "Ни за что, ни про что" — пхе! За труды-съ. Да и то не двадцать четыре, а только половину — двнадцать тысячъ.
— А остальныя двнадцать тысячъ пошли въ чужіе, что ли, карманы?
— А то какъ же? Извстно, за коммиссію, подлились совсмъ по-братски. Никому не обидно.
— Окром казны-матушки да бдныхъ солдатиковъ.
— Казна-матушка не плачетъ, а солдаты тоже не остались безъ епанчей.
— Да вдь на четырехъ тысячъ человкъ ихъ не хватило?
— Новыхъ епанчей не хватило, но старыхъ — сколько угодно. Хе-хе-хе-хе!
И, чрезвычайно довольный эффектомъ, произведеннымъ на наивнаго собесдника ловкой аферой, Липпманъ наполнилъ оба бокала въ третій разъ.
— За казну-матушку!
— Не лучше ли за ея грабителей?
Это было уже не въ бровь, а въ глазъ. Банкиръ не выдержалъ, быстро всталъ со стула и прошиплъ:
— Это вамъ, сударь мой, такъ не сойдетъ!
"Наконецъ-то отвязался!" — сказалъ самъ себ Самсоновъ и принялся опять за ду.
Но насться всласть ему все-таки не пришлось. Отъ входныхъ дверей раздался знакомый ему голосъ:
— Ба, ба, ба! онъ и въ самомъ дл тутъ. А я за него отдувайся!
Передъ нимъ очутился бедуинъ, въ сообществ двухъ другихъ маскированныхъ. Рыцарь нашъ едва усплъ отереть себ салфеткой ротъ и опустить забрало.
— Чего же ты, Петя, притворялся инвалидомъ? — продолжалъ Александръ Шуваловъ. — А Юліана Менгденъ мн проходу не даетъ: "Каинъ! гд братъ твой Авель?" — "Дома, говорю, — прикованъ, какъ Прометей, къ скал-дивану". — "Неправда, говоритъ, — я сама съ нимъ говорила. Отыщите мн его". А ты, глядь, и вправду тутъ. Ступай-ка, ступай, пока не совсмъ еще впалъ въ немилость.
Разуврять теперь въ своей личности не приходилось. Промычавъ что-то себ подъ носъ вмсто отвта, Самсоновъ бросилъ на столъ салфетку и, слегка прихрамывая, точно нога y него еще не совсмъ въ порядк, не спша двинулся вонъ изъ галлереи.
VI. Маски снимаются
Въ танцовальномъ зал только-что кончилась опять пауза, и съ хоръ полились заунывно-тягучіе звуки «русской», безъ которой въ т времена не обходился ни одинъ балъ. Простонародный танецъ давно уже, однако, не находилъ въ высшемъ обществ прежняго сочувствія; пары собирались вяло; никому какъ-будто не хотлось начинать.
Тутъ въ дверяхъ появились рука объ руку молодой бояринъ съ молодой боярыней и показали примръ другимъ. Что боярыня эта — цесаревна Елисавета, знали, надо думать, вс присутствующіе; что кавалеръ ея — Разумовскій, догадывались, вроятно, очень многіе. Общее вниманіе тотчасъ сосредоточилось на этой пар, и вс на нее за любовались, даже т, что собрались было уже танцовать. Да и какъ, право, было не залюбоваться!
Съ какою воздушною легкостью и граціей боярыня плыла мимо своего боярина, помахивая шелковымъ платочкомъ передъ его закрытымъ маскою лицомъ! Какъ бойко онъ, въ свою очередь, выбивалъ дробь ногами, какъ залихватски забрасывалъ пятки!
Никто изъ зрителей, однако, не ршался первымъ захлопать, пока стоявшая въ дверяхъ императрица не подастъ знака. У нея одной, какъ уже сказано, лицо не было прикрыто маской. На устахъ ея заиграла также устало-грустная улыбка. И вотъ она подняла сложенныя на таль руки и ударила въ ладоши. Въ тотъ же мигъ весь залъ кругомъ зазвучалъ оглушительными рукоплесканіями.
Въ цлой имперіи не нашлось бы, пожалуй, ни души, кром одного единственнаго человка, кто ршился бы теперь открыто заявить свое несогласіе съ выраженнымъ государыней одобреніемъ. Этотъ единственный человкъ, Марсъ-Биронъ, поманилъ къ себ перстомъ Меркурія-Лёвенвольде и отдалъ ему какое-то приказаніе. Оберъ-гофмаршалъ покорно наклонилъ голову и, выступивъ впередъ, громогласно крикнулъ капельмейстеру на хорахъ:
— Grossvater!
Всмъ было ясно, что слишкомъ благопріятное впечатлніе отъ русской пляски ненавистникъ русскаго народа, герцогъ курляндскій, счелъ нужнымъ ослабить нмецкимъ свадебнымъ танцемъ, которымъ тогда и въ нашихъ придворныхъ сферахъ, какъ y бароновъ въ остзейскомъ кра, заканчивались, обыкновенно, свадебные балы. Въ "гросфатер" обязательно принимали участіе какъ вся молодежь, такъ и маститые сановники съ ихъ пожилыми супругами; поэтому вдоль всего огромнаго зала мигомъ образовалась змевидная лента "ддушекъ" и «бабушекъ» всхъ возрастовъ и званій, начиная съ самого Бирона и кончая Лилли. И вся вереница, въ тактъ медленному темпу музыки, заковыляла старческой походкой, хоромъ подпвая нелпйшую псню:
— "Als der Grossvater die Grossmutter nahm,
Da war der Grossvater ein Brautigam,
La-ri, la-ri, la ra!
("Когда ддушка посватался къ бабушк, ддушка сталъ женихомъ, ла-ри, ла-ри, ла-ра!")
Вдругъ ковыляющій темпъ разомъ переходитъ въ бшеный плясовой. Каждый кавалеръ хватаетъ свою даму за об кисти рукъ и длаетъ съ нею бочкомъ козлиный скачекъ назадъ и затмъ впередъ, чтобы перемниться мстомъ съ сосдней парой, во все горло припвая: