Бироновщина
Шрифт:
— Это ты, голубчикъ, Гриша? Безъ тебя бы мн конецъ…
— Долгъ платежомъ красенъ, Лизавета Романовна. Проводить васъ до вашего мста, или вы дойдете уже одн?
— Дойду, дойду…
Пока онъ неотступно глядлъ ей вслдъ, какъ она перебиралась черезъ манежъ къ амфитеатру, неукротимый Буцефалъ, обжавъ кругомъ манежа, мчался опять мимо. Къ немалому, должно-быть, удивленію лошадки, на спин y нея очутился тутъ опять кто-то. Но этотъ наздникъ сидлъ уже не по-дамски, а по-мужски и крпко сжималъ бока ея шенкелями, какъ въ тискахъ. Она взвилась на дыбы, забрыкалась передними и задними ногами.
Вдругъ ее ошеломилъ ударъ кулакомъ по лбу, и въ глазахъ y нея потемнло: они были накрыты шейнымъ платкомъ наздника. Такой небывалый еще способъ укрощенія такъ поразилъ лошадку, что она мигомъ присмирла и, дрожа всми фибрами тла, остановилась, какъ вкопанная. Всадникъ, попрежнему держа ее въ шенкеляхъ, потрепалъ ее ласково по ше, по крупу. Когда она нсколько поостыла, онъ снялъ платокъ съ ея глазъ и тронулъ поводья. Послушная, какъ овца, она затрусила впередъ мелкой рысцой. Дохавъ такъ до амфитеатра, Самсоновъ съ сдла склонился передъ государыней, а затмъ соскочилъ наземь и передалъ поводья старику-казаку.
Первый къ Самсонову подошелъ Петръ Ивановичъ Шуваловъ, чтобы выразить ему свое удовольствіе. За нимъ подошли и другіе, въ томъ числ самъ герцогъ.
— Это вашъ человкъ, г-нъ Шуваловъ? — спросилъ онъ. (Грамматическія неправильности въ его русской рчи, какъ и прежде, не считаемъ нужнымъ повторять въ нашемъ разсказ.)
На утвердительный отвтъ Биронъ справился дале, не тотъ ли самый это негодивецъ, что самовольно явился на придворный маскарадъ въ костюм рыцаря.
— Тотъ самый, ваша свтлость; но молодо-зелено…
Герцогъ погрозилъ Самсонову пальцемъ.
— Еі di verflucнеer Kerl! Вотъ что, г-нъ Шуваловъ. Онъ мн нуженъ для манежа. Отдайте мн его.
— Простите, герцогъ, но онъ и мн самому нуженъ.
— Какъ камердинеръ? Такъ я пришлю вамъ другого.
— Еще разъ прошу не взыскать: я къ нему такъ привыкъ, что ни на кого его не промняю.
— Schockschwerenot! Да вдь y васъ онъ весь вкъ свой не пойдетъ дальше камердинера, а y меня онъ сдлаетъ карьеру, дослужится до берейтора…
— Ну, что, Григорій? — обратился Петръ Ивановичъ къ Самсонову. — Что ты самъ на это скажешь?
— Кланяюсь земно его свтлости за великую честь, — отвчалъ Самсоновъ съ низкимъ поклономъ. — Но отъ добра добра не ищутъ…
— Извольте слышать, ваша свтлость, — подхватилъ Шуваловъ. — Мы съ нимъ, такъ сказать, энсепарабли…
Свтлйшій, вмсто отвта, повернулся къ господину и слуг спиной. Такъ сдлка и не состоялась.
Между тмъ императрицу обступили три кабинетъ-министра, умоляя выслушать нсколько наиспшнйшихъ длъ. Анна Іоанновна поморщилась, но уступила.
— Тебя, Андрей Иванычъ, я третій годъ совсмъ уже не вижу, — замтила она графу Остерману, тяжело опиравшемуся на свой костыль. — Все еще страдаешь своей подагрой?
— И подагрой, ваше величество, и хирагрой, — отвчалъ со вздохомъ Остерманъ, въ подкрпленіе своихъ словъ закатывая подъ лобъ глаза и корча плачевную гримасу. — Только необходимость личной аудіенціи заставила меня выхать въ этакую погоду.
— Въ такомъ раз я приму тебя раньше другихъ. Ужъ не взыщи, Артемій Петровичъ, — извинилась государыня передъ первымъ министромъ Волынскимъ.
— Но посл меня, ваше величество, посл меня, — безаппеляціонно вмшался тутъ, подходя, Биронъ.
— А y васъ что, любезный герцогъ?
— У меня готовый уже указъ о той важной реформ, коею вы столь интересовались.
— Коли такъ, то первая аудіенція, конечно, принадлежитъ вамъ.
— Извстно вамъ, господа, что это за важная реформа? — спросилъ Волынскій своихъ двухъ со товарищей по кабинету.
Т отозвались невдніемъ.
На слдующій день недоумніе ихъ разъяснилось. Высочайшимъ указомъ, распубликованнымъ въ "С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ": y рейтъ-пажей, лейбъ-кучера, лейбъ-форейтора и боле мелкихъ служителей конюшеннаго вдомства зеленые кафтаны съ красными обшлагами и красныя епанчи замнялись кафтанами и епанчами изъ желтаго сукна, а красные камзолы черными.
VIII. Азартъ
Пока высшія сферы Петербурга проводили время въ разнообразныхъ развлеченіяхъ, русская армія, подъ начальствомъ фельдмаршала графа Миниха, переносила всякія лишенія и проливала потоки крови въ войн съ Турціей. Ршительный поворотъ въ этой кампаніи произвело взятіе русскими, 19-го августа 1739 г., турецкой крпости Хотина; почему, по полученіи, спустя три недли, извстія о томъ въ Петербург, во всхъ столичныхъ церквахъ, 12-го сентября, было благодарственное молебствіе, а вечеромъ въ Зимнемъ дворц — балъ. Къ немалой досад придворныхъ модницъ, однако, танцы на этотъ разъ происходили въ «закрытыхъ» платьяхъ и продолжались всего до 11-ти часовъ вечера, такъ какъ, по случаю кончины герцога голштинскаго, при Двор былъ наложенъ трауръ. Нкоторымъ, впрочемъ, утшеніемъ служило имъ ожидаемое вскор полное замиреніе турокъ, которое не могло не сопровождаться соотвтственными празднествами.
Вслдъ за донесеніемъ Миниха пришла въ Петербургъ изъ Фрейберга и торжественная ода на взятіе Хотина, сочиненная молодымъ студентомъ Михайлой Ломоносовымъ, отправленнымъ нашей Академіей Наукъ за границу для подготовленія къ академической дятельности. Ода эта, впрочемъ, была оцнена при Двор не столько нмецкой партіей, сколько русской, — приверженцами цесаревны Елисаветы. Списокъ съ нея досталъ себ и Петръ Ивановичъ Шуваловъ, который прочелъ ее затмъ также своему юному камердинеру. Тотъ пришелъ въ неописанный восторгъ и выпросилъ себ оду, чтобы списать ее и выучить наизусть.
— Изволь, — сказалъ Шуваловъ. — Только смотри, не заикайся объ ней Тредіаковскому.
— Почему же нтъ, сударь? Стихи Василью Кириллычу, наврное, тоже очень понравятся.
— Ни, Боже мой! Ему было предложено вдь отъ Академіи воспть ту же самую преславную викторію. Но покудова онъ очинивалъ свое перо, какой-то, вишь, студентъ изъ-за тридевять земель прислалъ уже готовую оду; вотъ теперь онъ и имени Ломоносова слышать не можетъ.
Ломоносовская ода состояла не боле, не мене, какъ изъ 280-ти стиховъ; но Самсоновъ, благодаря счастливой памяти, черезъ нсколько дней, дйствительно, зналъ ее всю наизусть.