Битва в пути
Шрифт:
— Что же вы молчали, прах вас побери? Сидит! Бормочет! Прикрывает! Да ведь это же остроумно! И этим вы занимались украдкой?
— Отступником себя чувствовал, — кротко вздохнул Шатров и, видя удивление Бахирева, объяснил: —Семен Петрович твердил, что отвлекаясь от неотложных нужд производства, предаю завод. Черчу, бывало, а сам думаю: не дай бог, Вальган узнает… Опять, мол, ловите журавлей в небе?
Тракторы, о которых Бахирев мечтал, уже воплощенные в линии и цифры, лежали в углу растрескавшегося шкафа, и он не знал об этом. Он не мог простить себе, что не разглядел своего единомышленника в этом человеке с глазами загнанной в угол обезьяны…
— Ах, прах тебя побери! — все повторял Бахирев, ходил вокруг Шатрова и, как чудо, рассматривал его костлявую спину, заплетающиеся ноги, маленькую лобастую голову. Он стал говорить Шатрову «ты», словно будущий трактор сразу и навсегда породнил Бахирева с конструктором.
Кончив ругаться, Бахирев уселся и сказал:
— Ну, рассказывай же по порядку! Как такое могло случиться?
— Обыкновенно, — пожал плечами Шатров. — Не со мной же одним. Над заводами тяготеет программа. За программу и экономические показатели директора отвечают и партбилетом и зарплатой. А за создание конструкций отвечают декларативно. Если завод выполнит программу, но не разработает новых конструкций, директора пожурят: «Ай-яй-яй, как нехорошо!», но тут же дадут и премии, и награды, и красные знамена. А попробуй увлекись директор новыми конструкциями и хоть на полпроцента упусти месячную программу! Спасения нет!
Бахирев все это знал и даже писал «о недостатках конструкторской работы на заводах». Но сейчас эти общие положения как бы конкретизировались в судьбе Шатрова и новых конструкций, запиханных в дальние ящики старого шкафа.
— Когда ты начал работу над «лягушонком»?
— Тяну пятый год, а все еще только эскиз. Решения принципиально новые, работа большая, а времени мало, конструкторы заняты другим, — под нудный шум дождя лилась монотонная речь ко всему притерпевшегося главного конструктора. — Лидер наш, ведущий тракторный, заканчивал разработку конструкции. А мне не интересно было идти по их линии: модификация старых узлов. Моя работа затягивается, а их трактор вот-вот выйдет на массовый выпуск, на премию. Ну, вызывает меня Вальган… «Предаете, говорит, интересы коллектива. Если вы мобилизуете ваши способности и быстро внесете коренные усовершенствования в ряд узлов, у новой марки будут два автора: и «лидеры» и мы! А ваш трактор с навесными орудиями и новыми принципами — это журавль в небе. Приказываю отставить журавля. Мобилизуйтесь на синице, а от нее и успех, и премия, и все такое…»
Бахиреву стало ясно, почему Вальган, постоянно ругая Шатрова, не хочет выпускать его из рук: возникает надобность срочно блеснуть — и окажется под рукой человек даровитый и покорный. Какое по-чиновничьи жестокое, по существу, безхозяйственное отношение к таланту! Бахирев про себя крепко выругал Вальгана и положил ладонь на худое плечо конструктора:
— Грустная история…
Шатров с женской непосредственностью ответил на ласку.
— Я жестоко страдаю… — Он поднял бархатные жалобные глаза. — У меня дед водил паровозы. Я с семи лет знаю, как работает двигатель. Я машину не только вижу на чертеже. Это ж ведь женская специальность — чертить. Я машину ощущаю физически. Я черчу конструкцию, а сам звук ее слушаю: ритм, тембр, резкость. А складываю в шкаф! Просился у директора много раз. Не отпускает! Время такое… Партийный долг… Делаю, что велят… А страдаю жестоко!
Лишь в конце разговора Бахирев вспомнил о том, что привело его к Шатрову:
— Ты вчера сказал, что не уверен в конструкции противовесов?
— Действительно, не уверен. Я же рассказал, как мы спешили. Но Вальган прав: жизнь поставила за нас такой эксперимент, какого не поставишь ни в одной лаборатории. Конструкция одинакова на двух заводах, а противовесы летят на одном, тут уж ничего не скажешь!
Шатров не снял с бахиревских плеч груза противовесов, и все же Бахирев и рад был этому прощальному разговору и горько сожалел, что открыл главного конструктора и его «лягушонка» лишь в день прощания.
На другой день, встретив Тину, Бахирев спросил:
— Почему вы так поздно и так мельком сказали мне о Шатрове?
Она удивилась: «Требует, как на службе! Разве я должна?» И сама себе ответила: «Должна. Все, чтоб ему помочь». Даже обрадовалась тому, что он требует, — значит, он не отделяет себя от нее, своих дел от ее дел. Ответила ему спокойно, с обычной легкой иронией:
— Впредь таких ошибок не допущу.
В этот день поступила еще одна рекламация на обрыв противовеса. Днем Бахирев сам позвонил на ведущий завод, справился, есть ли у них случаи обрыва противовесов. Ответ подтвердил слова Вальгана: «Ни одного».
Подозрение на ошибки в расчетах отметалось. То, что обрывы противовесов появились лишь на одном заводе и в последние месяцы, подтверждало вину Бахирева.
У него на столе лежали уже пять оборвавшихся противовесов.
«Так вот что меня доконает, — думал он, глядя на них. — Сбит с ног, контужен, выведен из строя летающими противовесами».
Он вспоминал апрель, предмайские дни, пляску Демьянова. Теперь то трудное время казалось ему счастливым. Сколько было надежд! Какая уверенность, какая жажда действий! Тогда он думал: «Несколько недель энергичной работы, работы с развязанными руками — и дело сдвинется! И всем станет яснее ясного моя бесспорная правота». Эти несколько недель прошли. И самый наглядный, самый бесспорный их результат — летающие противовесы, покалеченные ими тракторы.
Он шел домой сгорбившись, словно все килограммы сорвавшегося металла лежали на его спине. Дети занимались, и Аня с Рыжиком привычно ссорились. Катя шила, сидя возле репродуктора. Рассказать ей? Он представил ее тревогу, смятение. Нет, она узнает последней. Если б он мог прийти к Тине!.. Она умеет твердо и безбоязненно смотреть в лицо вещам. Если бы сейчас была рядом эта улыбчивая, волевая и все понимающая… женщина. Нет, ему не хотелось называть ее «женщиной». В ней была девичья ясность и строгость. Позвонить ей? Отсюда, из дому? А почему бы и нет? Им нечего прятать и нечего стыдиться. Он может звонить ей из спальни своей жены, из детской своих детей — откуда угодно…
Он набрал номер ее домашнего телефона. Голос прозвучал, как ручей:
— Я вас слушаю.
— Это говорит Бахирев. — Он все же почему-то избегал называть ее по имени. — Я несколько обеспокоен противовесами. Нуждаюсь в вашей консультации.
— Понимаю, — прожурчало в трубке. — Я слышала о противовесах. Вы очень встревожены?
|— Да. — С ней он мог быть откровенным, и какое облегчение было в этом! — Очень. Больше, чем вы можете представить.
Катя слушала разговор что-то слишком внимательно, опустила на колени шитье, замерла, смотрит в упор. Никогда она не проявляла такого острого интереса к его телефонным разговорам. Почему? Может быть, его выдает лицо? Он повернулся спиной к ней и, чтобы успокоить ее, стал уснащать разговор техническими терминами.
— Я вызывал инженеров. Белокуров пересчитал конструкцию и утверждает, что нет центробежных сил, способных оборвать болт. Мы испытали болты на разрывной машине. Испытание на разрыв показало нормальную прочность. Болт выдерживает пятнадцать тонн, противовес весит три килограмма.
Кажется, Катя успокоилась — зашевелилась, защелкала ножницами!
— Что вы предприняли?
— Ставим контроль на затяжке болтов. На затяжке стоял неопытный и недобросовестный человек. Теперь на контроль встал сам старик Рославлев. Болты — штука тонкая: не дотянешь — будут разбалтываться, перетянешь — будут лопаться.