Битва в пути
Шрифт:
— Не так ты понимаешь. Не оттого жениться, что взял за руку. А наоборот! Если всерьез не думаешь, так зачем и за руку брать? Я ведь не о себе! Я о жизни. Что ж, по-твоему, девушка должна с каждым в кино ходить и с каждым держаться за руку! Я о жизни иначе понимаю. Не стану я с тобой ходить.
— Жениха, значит, будешь дожидаться?
— Зачем мне это? — ответила она печально. — Я никогда и замуж не пойду.
— Так и будешь одна вековать?
— А я и не одна вовсе! У меня мать, сестренки, подруги. И в цехе все ко мне с добром. Я еще мало ученая. Учиться мне надо. Еще и некогда мне по кино разгуливать. — Она закончила строго, нагнула
Она уходила от него, тоненькая, прямая, с русыми, туго приглаженными волосами.
«Ну и смешная девчонка! — подумал Сережа. — Если на ней не женишься, так и за руку не держи! Скажите, какая недотрога! — И вдруг ему стало грустно, захотелось, чтобы она, именно она, была рядом. — Испугал… Не надо, не надо было такую за руку-то держать».
Но ему некогда было раздумывать о Даше.
Отливка в новый кокиль была не лучше прежних. Кромки стали острее, но размеры не совпадали, а ужи-мины и раковины стали больше прежнего. Он забросил комсомольские дела и нахватал троек в техникуме. Возиться с кокилем одному было трудно, а ребята помогали день ото дня неохотнее и нетерпеливо спрашивали:
— Долго ль еще тебе возиться?
— Вот-вот… — отвечал Сережа. — Последняя отливка. Они перестали верить этому «вот-вот».
Синенький сочинил про него песню с припевом:
В цехе свой Дон КихотПо прозванию «Вот-вот».Однажды вечером, покидая Сергея, он сказал:
— Серега, я же, как ни говори, жених! У тебя дед, а у меня невеста! Ты хоть и очумел от кокиля, но пойми разницу: деда в театр не водить, в буфете не угощать. Он еще и сам тебя подкормит. А у меня Тоська! Нам комнату снимать, обзаводиться и все такое. Я эти полмесяца без заработка. Жить надо и жениться, брат, мне тоже надо. А тут… с твоим кокилем еще либо будет, либо нет. Так что, Серега… — Маленькая сильная рука Вити Синенького сжала безответную ладонь Сергея. — Прощай, «Дон Кихот — вот-вот»!
Сережа хотел беспечно улыбнуться, но губы скривились беспомощно.
Заводская жизнь его начиналась неслыханно счастливо: через три года после вступления в цех он уже был передовиком, через четыре — портрет его укрепился первым в аллее почета. Ребята любили его, комсомольцы выдвигали и выбирали, и сам Вальган всячески отмечал и поощрял. Сереже его жизнь порой представлялась стремительной, как птичий полет. А теперь?
Вчера еще и Мефодич слушал Сережу больше, чем мастер, и Витя Синенький тенью ходил за Сугробом, и, когда Сережа затевал новое, не было отбоя от желающих помочь. А сегодня жалость Мефодича и Витино ироническое: «Дон Кихот — вот-вот», и он один со своим кокилем. Словно шел привычным, широко открытым проходом и вдруг ударился лбом о непонятное. И губы растерянно кривились, когда он пытался улыбнуться.
Все придирчивее становились мастера и яростнее Гуров. В царствование Бахирева в инструментальном и модельном цехах прекратили работу на посторонних заказчиков и перестроили все мощности на внутризаводские нужды. С приездом Вальгана началось обратное. От двойной перестройки цех лихорадило. За это время накопились посторонние, как их называли в цехе — «министерские», заказы. В прежнее время Сергей даже любил такие горячие и острые периоды цеховой жизни. Он брал наиболее сложные детали, несколько дней мудрил, приспосабливая фрезы из своего тысячного набора, обдумывал технологию обработки и добивался одного из тех знаменитых взлетов, которые выводили весь цех из кризиса. Тогда о нем писали в многотиражке, его осаждали корреспонденты, его благодарил Вальган. Сейчас все было иначе. Он действительно очумел от кокиля, а обманчивое «вот-вот» все время держало его в положении бегуна, подходящего к финишу после тяжкой дистанции: «Остался последний рывок. Дайте добежать!»
В эти трудные дни Сергей не вспоминал о Даше, но несколько раз встречался с ней в цехе, в поселке, на собраниях. Она была тихонькая, здоровалась сдержанно, вскидывала и тут же опускала ресницы над печальными глазами. «Все с девчатами, — отметил Сережа. — Никого из ребят не подпускает». Почему-то приятно было думать, что живет на свете и работает здесь, на заводе, смешная, тихая, милая девушка Даша, недотрога, которую нельзя даже подержать за руку, если не собираешься на ней жениться.
Он вспомнил, как она говорила: «Боюся, ты чего важного не знаешь, что инженерам известно».
«Может, и в самом деле не предусмотрел чего-нибудь? Пойти в отдел главного металлурга — кто у них там понимает в кокиле?»
Когда к Тине в комнату технолога пришел самоуверенный, красивый и, как говорили на заводе, забалованный Вальганом Сергей Сугробин, она отнеслась к нему настороженно. Она слышала, что у Вальганова любимца закружилась голова от славы, что он грубит мастерам и начальнику цеха, забросил комсомольскую работу, не выполняет норм, берется за многое и ничего не доводит до конца. Не понравилось ей и плакатно задорное лицо Сережи, и слишком свободная манера, и фетровая шляпа, и модный макинтош, который он надел из желания расположить к себе.
— Подождите немного. И прошу вас снять шляпу, — сказала она и обернулась к Сагурову.
Сережа покраснел, снял шляпу и терпеливо сел у входа. Закончив разговор с Сагуровым, Тина обратилась к Сергею:
— Так что вас интересует в кокиле, товарищ Сугробин? Без шляпы лицо его стало проще и мальчишестве.
— Усадка алюминия меня интересует…
— Усадка алюминия — полтора процента.
— Знаю. Из этого и веду расчет. Да не получаются размеры.
— Какие размеры?
— Размеры модели при отливке в кокиль.
— У кого не получаются? Кто делает отливку модели в кокиль?
— Да я же и делаю!
Тина внимательно взглянула на него. Желтоватые, щенячьи глаза, веснушки на переносье, самонадеянно вздернутый нос, фетровая шляпа в руках. Форсящий мальчик, Вальганов любимец — и такое серьезное, заветное, как литье в кокиль? Непонятно.
— Пойдемте. Посмотрим.
Сережа неохотно пошел за красоткой с холодными глазами: «Пустое дело!.. Надо бы к мужчине». Так же неохотно показал ей своей кокиль и свои первые неудачные отливки.
Тина провела ладонью по артистически сделанному кокилю. Потрогала отливки — одну, другую. Еще не доверяя себе и волнуясь, спросила:
— Это кто? Это вы? Это вы сделали?
— Я с ребятами.
— С кем?
— Наши комсомольцы… И Кондрат и Синенький. Да и многие помогали.
Она стояла неподвижно, скользя ладонями по отливкам, но он видел, как потемнели ее и без того смуглые щеки. Она думала: «Пока мы разрабатывали мероприятия, строчили докладные, исписывали бумагу, он делал своими руками. Этот мальчик, с которым мне даже не хотелось разговаривать!»