Битва в пути
Шрифт:
Наступило молчание. Бахирев ждал. Какой новый ход найдет гибкий ум Вальгана?
— Хорошо! — Вальган заговорил тихо и твердо, — Завод работал на этих деталях месяцы, и ничего не произойдет, если он поработает на них еще три дня. Если ОТК спросит с нас за эти три дня, мы беспощадно спросим с ОТК за многие месяцы молчания. Сделаем так. Сейчас пустим конвейер. А за три дня… — Вальган повернулся к Бахиреву и улыбнулся ему своей великолепной улыбкой; верхняя губа приподнялась больше, чем обычно, сильнее обнажила плотные, острые зубы. «Улыбнулся или ощерился?»—подумал Бахирев. За три дня под личную ответственность
Бахирев не наладил технологию за три дня, и на третий день, в день своего отъезда в Москву, Вальган объявил ему выговор приказом и вызвал его к себе.
…Кабинет Вальгана. Сколько раз Бахирев входил сюда! В день приезда он вошел как в неведомое, но гостеприимное обиталище, где все радует глаз, сулит порядок и ясность. Однажды он сидел здесь как в обители друга, выкладывая заповедные замыслы, окруженный оранжерейными цветами и оранжерейным теплом. Несколько дней назад он вошел сюда так, как входят в операционную: будет боль, кровь, крик, но так надо.
Сейчас он вошел сюда как в штаб врага. Вальган сидел, полуотвернувшись, держал в руке стакан с чаем и весело кричал в трубку:
— Завтра жди! Конечно, к тебе! Как там Леля? Приветы от меня и от Нины… Так ты подготовишь у министра, чтоб мне не засиживаться? Ну-ну, завтра увидимся! — Он повернулся к Бахиреву и отпил чай, не изменяя оживленно-веселого выражения лица, как будто Бахирев был настолько незначительным и легко устранимым явлением в жизни Вальгана, что не мог никак влиять на его настроение.
Бахирев был спокоен. Единственно, что могло выбить его из равновесия, — неясность — кончилась. Он уже ясно сознавал, что судьба его решена Вальганом, и не собирался подчиниться этому решению. Допив чай, Вальган аккуратно поставил стакан, обтер салфеткой губы и только тогда заговорил:
— Дмитрий Алексеевич! Я буду краток. Я извлек вас из вашего далека. Вы хотели уйти, я не отпустил вас. Я надеялся сделать из вас крупного работника. Я ошибся. Я не мстительный человек. Портить ваше будущее я не хочу. Но сейчас я согласен отпустить вас по вашему желанию. Пишите заявление. В Москве я оформлю. На этом окончим вашу деятельность на нашем заводе.
Он подвинул Бахиреву лист бумаги. Бахирев ответил, не шевельнувшись:
— У меня нет желания кончать мою деятельность на нашем заводе.
Вальган смотрел на Бахирева светлыми, желтыми глазами рыси и медленно тер подбородок. Несколько секунд они посидели молча. Потом Вальган встал.
— Ну… пеняйте на себя!
Бахирев прошел к себе. В кабинете было жарко. Присланный Вальганом кактус еще цвел. Лепестки цветка были напряженными и яркими. Бахирев усмехнулся: «И отцвести не успел!»
За темными оконными стеклами жил и дышал бессонный завод. Подходили составы с грузами. Перекликались гудками паровозы, и один из них пыхтел под самым: окном Бахирева. Не прекращался далекий грохот кузницы. Совсем рядом захлебывались свистки бормашины сборочного. С рокотом шли на погрузку тракторы, и на поворотах отсветы их фар скользили по темным окнам.
Огромная махина завода жила, дышала, ворочалась за окном кабинета, и Бахирев слушал ее дыхание. Расстаться с ним? Нет!
Кто-то стукнул в дверь. — Войдите.
Вошел Чубасов, ссутулившийся, желтый, утомленный.
В глубине души он соглашался, что новая марка трактора несовершенна и недопроверена. Однако он знал, как напряженно работали тракторостроители. Почему не поощрить этот труд? Он знал немало случаев, когда премии получали за работы такого качества. Поставить под сомнение премию завода, значило поставить под сомнение всю систему премий. Вопрос о премиях решали люди, которых Чубасов считал компетентнее себя. Он не любил скоропалительных, измышленных в одиночестве, выводов. Медленно и трудно вынашивал он каждое решение. Ему вспомнилось школьное прозвище «Коля правильный». «Кто, кроме партийных работников, знает, чего стоит человеку такая правильность? Самый смысл партийной работы как раз в том, чтоб для каждого вопроса найти принципиально правильное решение. Партийный руководитель как минер — он ошибается только раз. Там, где начинаются неисправленные ошибки, — кончается и Смысл работы, и право на руководство, и авторитет, а следовательно, и возможность руководить».
С приходом Бахирева для Чубасова наступили самые трудные дни — дни поисков верного решения. Он ценил и любил Вальгана за его льющую через край энергию, за его умение поднять, зажечь людей. Бахирев не обладал этими качествами. Он начал со стычек с Вальганом. Чубасов видел — назревают еще более резкие столкновения. Как найти правильную линию меж ними? Как сделать, чтоб сама противоположность и — разнокачественность их пошла не во вред, а на пользу заводу? «Оба коммунисты. Оба советские люди. Значит, можно привести их к одному знаменателю», — думал он. Ему нравилась систематичность бахиревских планов. Он поддерживал многие предложения Бахирева. Ему удалось уговорить Вальгана срочно сменить руководство в двух цехах, отдать часть средств, распыленных по другим цехам, на переоборудование «чугунки». Но все же поведение главного казалось странным. То разрабатывает грандиозные планы, то часами сидит в земледелке, то не выполняет основных функций, то превышает эти функции. Цепь противоречивых и необоснованных поступков. Чем они вызваны? Отсутствием знаний и опыта? Самомнением? Честолюбием? Чубасов не терпел честолюбцев.
Их негромкий разговор мог показаться вялым от той напряженности, с которой говорили оба.
— Дмитрий Алексеевич, — начал Чубасов, — вы новый человек в тракторостроении. Как же вы берете на себя смелость сбросить со счета достижения лучших тракторостроителей страны? Ведь этот поступок, мягко говоря, бестактный.
— Я не озабочен соображениями такта.
— Я сказал — «мягко говоря». — Ну, жестко говоря?
— Вы знаете, кое-кто расценил это как проявление космополитизма.
— А вы?
— Я должен разобраться. Поэтому я и пришел. Я прошу объяснить…
— Что ж объяснять? Космополиты — это политические злопыхатели. Я не злопыхатель. Но я всю войну работал в танкостроении. — Бахирев, не поднимая сонных век, смотрел на, бумаги, но слова ложились весомо. — Война заставила и приучила меня жить идеей нашего технического первенства…
Чубасов насторожился. «Жить идеей нашего технического первенства…» Чубасову показалось, что на миг приоткрылась завеса сонных век. Может быть, это и есть главное? Тот ключ, который открывает все двери и замки в этом человеке? Но Бахирев не дал ему подумать над этой фразой.