Битва в пути
Шрифт:
Бахирев смотрел в милое веснушчатое лицо сына. Мальчик сидел боком, и видно было, как из-под синего, набрякшего века смотрит печальный карий глаз.
— С кем ты подрался, Рыжик? Из-за чего?
Сын молчал. И вдруг из печального глаза побежала слеза. Бахирев испугался: он давно не видел сына плачущим.
— Ну что ты? Ну, пойдем со мной! — Он увел мальчика в кабинет. — Что случилось? Ну, что ж ты молчишь? С кем ты дрался?
— Да с Валькой… с Шатровым, — тихо ответил Рыжик.
— Из-за чего? Ну, говори.
— Да он…
— Ну?
— Я хотел занять место у окна… А он тоже хотел. А я первый. А он говорит… — Губы Рыжика дрогнули и вытянулись смешным хоботком. Он умолк.
— Ну что он говорит? Ну? Хоботок все вытягивался и дрожал. — Рыжик! Будь же мужчиной!
— Он говорит: «Понапрасну ты стараешься…»
— Ну, что он говорит?
— «Понапрасну ты стараешься. Все равно, говорит, вы чужаки и твоего отца скоро выгонят».
Бахирев стиснул зубами черенок трубки. Итак, дошло до детей. Если даже дети в школе, значит это глубже, чем он думал. Сын… Дерется за него вот этими веснушчатыми кулачонками. Защитник! Он притянул к себе огненную голову..
— Это неправда, папа? Это неправда?
— Неправда. Но когда люди берутся за трудное дело, им приходится трудно.
— А тебе трудно?
— Мне станет легко, если я сдамся и отступлю. Но ведь ты не хочешь, чтоб я сдавался?
— Не хочу! Ты никому не сдавайся, пап! А чего ты хочешь сделать трудное?
— Сперва я хочу привести в порядок все машины, чтобы они не ломались и работали во всю силу. Потом хочу вводить самые лучшие, новые методы и машины,
— А директор не хочет?
— Ты хочешь к празднику новый костюм? — Хочу!
— А хочешь кроить, сметывать, сшивать, пришивать пуговицы, метать петли, утюжить? Не хочешь? Ну вот, так и многие… Носит бы не прочь, да шить не хотят.
Он перебирал легкие кудри сына. Мальчик взволнован. Может быть, надо было скрыть, успокоить? Но сын сказал срывающимся, но басовитым голосом:
— Ты не волнуйся, пап! Ты тоже… знаешь… перетерпи… Все равно твоя будет верхняя, потому что ты лучше всех.
Когда Рыжик ушел в спальню, неслышно, как всегда, вошла жена и села на край дивана.
— Митя… Я не хотела говорить, но ведь уже дошло до детей!
— Что дошло?
— Ну, все это… Вся эта вражда.
Он повернулся так, что затрещало кресло.
— Какая вражда?
Она плакала. Он не мог взять в толк причину ее слез. Всегда неслышная, спокойная, довольная… — Катя! О чем ты плачешь? О чем ты говоришь?
— Мне так тяжело! Я тут так одинока! А теперь еще дети… И Рыжик… и Аня…
— И Аня тоже?! Что Аня?
— Ей сказали, что ты одиннадцатый главный инженер и скоро будет двенадцатый. Аня — разумная, выдержанная девочка. Но Рыжик дерется! А я?… Я просто боюсь выйти из дому. Вчера в магазине… женщины думали, что я без очереди… И какая-то вдруг закричит: «Пусть ее хватает, пока их самих не выхватили с завода». А еще Рославлева. Ты знаешь, я заходила к ним по-соседски. Она славная. Она говорит: «Ваш Дмитрий Алексеевич слишком крут… у нас этого не любят. Вы бы его поостерегли». — Казалось, прорвалась внутренняя плотина — слезы и слова хлынули потоком. — А третьего дня на трамвайной остановке… какие-то мужчины, такие вполне приличные… лица такие солидные. Они меня не знают. Стоят разговаривают: «Новый не смыслит не бельмеса в тракторостроении. Завод без технического руководства». Я стоять не могла. Что же это, Митя?!
— Я делаю то, что считаю нужным.
— Но, Митя! Ведь всяко можно. Если ты не все знаешь… Надо уступать! Тут свои обычаи.
Он был ошеломлен. Он не представлял себе, что все это достигло таких размеров. Его спокойная, уравновешенная Катя дрожала и плакала. Он никогда не видел ее такой. Но никогда жизнь не подвергала ее таким испытаниям. А жена все говорила:
— Мне тяжело всюду: в магазине, в трамвае, на улице. Детям тяжело в школе, в пионерском отряде.
Ему вспомнились слова сына: «Ты не сдавайся, пап», Мальчик… Мужчина… Как он уже все понимает!
Он смотрел на лицо жены, припухшее от слез, на её вялый, влажный, кривившийся рот так, словно видел ее впервые. А она все говорила, и в сбивчивых речах ее не было ни одного нужного ему слова. Ни одного слова, похожего на те слова, которые нашел для него даже Рыжик. В эти часы, самые трудные в жизни Бахирева, ребенок оказался ближе и мужественнее сердцем, чем взрослая женщина. Возле нее, у себя дома, он почувствовал еще большее одиночество, чем на заводе. Он сам испугался своей отчужденности и заговорил торопливо:
— Катя… ты пойми… основные параметры нашего трактора…
Она перебила его:
— Я не понимаю и не хочу понять никаких параметров! Я знаю одно — все здесь живут как люди, и только мы…
Ни желания помочь, ни стремления понять не было в ее словах. В них звучало одно желание — сохранить привычный покой и благополучие.
В испытательных лабораториях металл испытывают нагрузкой. Семейная жизнь Бахирева в эти дни также проходила испытание нагрузкой из гильз, вкладышей, противовесов. И, не выдержав испытания, давала трещину. Когда это началось? Ему вспомнилось, как и в первые годы их совместной жизни он, увлеченный техническими идеями, пытался говорить о них с Катей. Она скучала, слушая, и, от природы искренняя, даже не пыталась сделать заинтересованного вида. Он умолкал и думал: «Что же делать? У Кати нет технической жилки».
Она всегда говорила, что «живет только им», что у нее нет иной жизни. Но как можно было из года в год «жить только им» и ни на миг не заинтересоваться металлом, производством, техникой, тем, что составляло смысл его жизни! Нет, она «не жила им»! Она жила возле него»… И, как дефектный металл порой кажется доброкачественным, до проверки его нагрузкой, так и их семья казалась ему благополучной до этих дней испытания.
Катя продолжала жаловаться, а Бахирев, ошеломленный открывшейся ему трещиной, говорил себе: «За полчаса не расскажешь ей о том, чем жил всю жизнь. Что же теперь делать? — Он невесело усмехнулся. — Может быть, читать ей лекции о советском тракторостроении?»
У него не было времени не только на лекции, но и на то, чтобы поесть и поспать спокойно. Он вытащил из портфеля кипу материалов и сказал жене:
— Возьми себя в руки, Катя. Я поступаю так, как нахожу нужным. А сейчас я сяду работать до утра. Прошу тебя, если уж ни словом не можешь помочь, хотя бы не мешай.
Утром он вызвал к себе начальника ОТК Демьянова, Маленький, белобрысый, некрасивый Демьянов вошел враскачку, словно шагал в шторм по палубе. В длинных руках он, как всегда, вертел что-то. Бахирев знал, что раньше он работал токарем на заводе, потом Вальган взял его в шоферы и дал возможность окончить без отрыва от работы институт. Не так давно прежнего начальника ОТК убрали за строптивость, а вместо него назначили Демьянова.