Шрифт:
Александр Тюрин. Битва за Арктиду
Пробуждение
То, что было до пробуждения, почти не помню. Провал. Точнее, память похожа на тёмный и пыльный коридор. Имя, фамилия – вроде знаю. Кажется, был штурманом на грузовом судне, работал на Севморпути. Помню Новую Арктиду, российский плавучий город, вставший на Северном полюсе назло врагам, едва ослабли льды. Пестрые гроздья геодезиков и бакиболов, конструкции и строения, смахивающие на кристаллы кварца и елочные игрушки из золотистой фольги, между ними словно хрустальные ульи – многоуровневые оранжереи, вокруг здоровенные «одуванчики» – преобразователи энергии ветра во что-то осмысленное. Еще помню, как у Новой Земли ветер, бросившийся с ледника, сорвал судно с якоря, развернул
Не случалось вам просыпаться оттого, что какой-то шутник плеснул вам на загривок холодной водички или вы сами (скажем, в детстве) обписались? Согласитесь, приятного мало. Так вот я проснулся в Северном Ледовитом океане. Под водой, в одних трусах – мокрых, естественно. Ещё один сюрприз – мой вес далеко за сто кило – плавать мне удобнее, чем ходить – и где я столько набрал? Третий сюрприз – я дышу под водой, и как это только получается?
Сперва, правда, возникало ощущение удушья и острое желание поскорее всплыть. Но я быстро научился справляться с этим, чтобы паника не сожрала кислород. Вскоре чувствовал себя вполне уютно во время водных процедур; если не уставал, то не замерзал. Однако по поверхности курсировал катер с вооруженными мужиками и неподалеку как бы случайно шевелило ластами несколько аквалангистов с примечательными штуками, похожими на подводный огнестрел. На тот случай, если вдруг закапризничаю и захочу оторваться от экспериментаторов. Вернее, хозяев, которые возникли после провала и держат меня на коротком поводке. Доктор Хартманн c приклеенной глянцевой улыбочкой– один из них. Говорит, что мой ребризер – органический имплант, встроенный прямо в лёгкие – вытягивает кислород из воды через мономолекулярные мембраны и накапливает в перфторуглеродном геле. Доктор намекает, что я не только жертва ожирения, но и человек весьма устойчивый к перепадам температур, к купанию в ледяной водичке. Значит, весьма подхожу для опытов. Потому-то экспериментаторы меня и зацапали, надо полагать. Хартманн не по-русски изъясняется, но я его понимаю – значит, мне ещё и нейроинтерфейс имплантировали.
Я-то вообще думал, что улучу момент и сорвусь. Потом передумал. Жратва не отпустит. Иначе голодным воем начнут выть бесчисленные килограммы моего живого веса, бултыхающиеся в студеном море. Попалась птичка. Или рыбка.
Как-то увидев невдалеке крупные тела, догадался, что это белухи – киты такие зубатые, похожие на дельфинов. Зрелище красивое: солнце подмазывает розовым цветом темно-синие воды, из них, словно лепестки огромного цветка, появляются заалевшие, украшенные зарей животные. Послышался их гомон, похожий на галдеж канареек – у меня ж теперь гидроакустика почти как у подводной лодки. Мои гидроакустические антенны выглядят как шуруп, вставленный в шею а ля Франкештейн в исполнении Бориса Карлоффа. А работают они со звуковыми колебаниями от одного герца до 300 килогерц.
Вскоре в «купальне», отведенной для меня и отгороженной части бухты, появилась пара из тех белух, плюс двое тюленей – морских зайцев, латраков. Первые дни мы лишь присматривались-прислушивались друг к другу, а белый мишка, прогуливавшийся по берегу, но не лезший в воду, приглядывался к нам. Потом одна из белух принесла мне в подарок рыбину, типа признаёт, что я у них старший.
Доктор Хартманн говорит, что гликопротеины-антифризы, не дающие образовываться кристалликам льда в моих тканях, вырабатываются у меня теперь самостоятельно, как у некоторых рыб. Самим организмом. Причём без внедрения новых генов. Дескать, заработали участки ДНК, которые раньше-то и генами не считались, их вообще за «мусор» принимали. Можно сказать, активизировалась спящая ветвь эволюции. Доктор радуется за меня, поблёскивая глазами-пуговками. Что прежде числилось «мусорным ДНК», с помощью введенных в мой организм транскрипционных наноактиваторов стало выдавать не только антифризы, а ещё и повышенные количества миоглобина, снабжающего мышцы кислородом, и вещества-шапероны, которые быстро восстанавливают поврежденные ткани тела. Не абы как, а по расчетам суперкомпьютера мощностью столько-то обалденных петафлопс…
Едва я наладил контакт с животными, опять переезд. Меня засовывают в бак, который стоит в судовом трюме, переоборудованном в лабораторию – в соседних емкостях, кстати, соседи плещутся, бывшие люди, теперь твари морские – и мы отчаливаем. Испытания моей новой сущности вдали от берегов проходят успешно. Теперь в воде Ледовитого океана чувствую себя настолько на своем месте, что не спешу вернуться на командное судно. Силовой экзоскелет, напоминающий элегантный труп дельфина, позволяет рассекать на скорости в узлов сорок, не меньше. У него гидролокатор имеется и пара манипуляторов, с шестью пальцами на схвате. Рукастый дельфин. За пару заплывов я стал воспринимать как свои его плавники и манипуляторы. Супер-дупер-компьютер в этом тоже поучаствовал. У него ж, благодаря электродам нейроинтерфейса, прямой доступ в мою голову. В гиппокамп – ту штучку, с помощью которой запечатлеваются навыки. И в продолговатый мозг, где осуществляется контроль за сердечными ритмами – чтоб мой «моторчик» не частил.
Разок, правда, не досчитала суперсчиталка, и я, тренируясь, тюкнулся лбом о борт. С приличного разгона. Но кочан крепким оказался, обошлось небольшим сотрясением – у меня и судна.
В один прекрасный день (после того, как оклемался от сотрясения) меня заряжают калориями по полной программе, плюс делают несколько инъекций в разные места. Доктор Хартманн любезно поясняет, что в коллоидном растворе я получаю полисахариды в фуллереновой упаковке, с разным временем распаковки. Между делом он напевает: «Wo wohnt die Liebe…» А я-то думал, что это – моё. Доктору предстоит и дальше напевать, а у меня впереди большой заплыв.
Русал поневоле
Открылась «дополненная реальность», её визуализирует микроконтроллер, который закреплен на моей решетчатой косточке (маленькая такая), с помощью линзопроекторов, присосавшихся к моим зрачкам. В поле зрения побежали колонки цифр, засветились контуры удаленных объектов, замерцали стрелки и строчки справочной информации: вектора и скаляры скоростей подводных течений, горизонты и температуры водяных слоев. В отдельном виртуальном «окне» – карта с проложенным для меня курсом, там я представлен красивой красной точкой.
Час уже дую на норд-ост. До меня доходит, что нахожусь в российской исключительной экономической зоне, более того, плыву направлением на Новую Арктиду. Хозяева, похоже, вплотную интересуются Русской Арктикой. Получается, они не просто искатели забав и приключений от нечего делать, а махровые североатлантисты. Теперь от них и под толстой льдиной не укроешься, пролезут в каждую дырку.
Ко мне присоединяются товарищи по несчастью: белуха-самка по имени Шарлин и Роберт, морской заяц, в смысле тюлень-латрак. Шарлин, дама как дама: щебечет, повизгивает, попискивает, словно заведенная, даром, что под тонну весит. Усы и выпуклые глаза придают Роберту вид прусского офицера. У тюленя подобие ранца, который закреплен на его плавниках. Это для меня, я следующий доставщик груза, смахивающего на мину.
У белух без машинного перевода пока что могу разобрать лишь немногое: «плыви отсюда», «поплыть налево», «кувыркнуться», «ну, что съел», «ой, боюсь», да и в этом не уверен. Адаптер, подключенный к моим гидроакустическим антеннам, берётся за подстрочную расшифровку языка белух. Но слишком часто выдает многословную пургу – совершенно перпендикулярную к тому, что имеет в виду животное.
Язык белух, кстати, весьма богат в части описания слоев воды и поверхности моря, течений, льда. Причём описываются цвета там, где для нас одна темнота, как под водой, и там, где для нас одна белизна, как у льда. Есть у них в языке слова для восприятия электрических полей. Cлова для чувств, уверений в дружбе и любви. Белухи – мастера общаться, отчего их стая напоминает светский салон.
Я вот что усвоил. Акустика играет для морских наших братьев и сестер совсем другую роль, чем для нас, образуя пространство форм. Притом гораздо более обширное, чем пространство зрительное у нас, поскольку включает сведения о начинке объектов, которые «просвечиваются» ультразвуком. Свисты и щелканья зубатых китов, жужжание и пыхтение всякой рыбешки, мычание и стоны усатых китов, хлопки и пощелкивание криля, гудение и вздохи самой пучины – это всё не ради концерта, а образует для белух и тюленей реальность. Воспринимаемое как округлое и мягкое – хорошее, приятное, а как твердое, особенно угловатое и острое, то плохое.